Камни вопияли в стенах. Кровь бурлила‚ не желая утихнуть. Земля изрыгала мертвых. Семь женщин хватались за одного мужчину‚ уцелевшего от меча, и говорили жители города‚ обессиленные перед гонителем: "Нам не дожить до внуков. Съедим последнее и станем умирать..."

Чтобы растолковали в будущем:

– И в этом была польза.

Чтобы оплакали:

– Проклятие неизбежного...

2

А Шпильман пока что едет: вот руки прихватистые на руле, которые не подведут‚ ноги на педалях‚ которые не запнутся‚ терпкие желания напоследок – освоивший дорогу присваивает ее.

– У прикладистого человека всё в жизни прикладисто. Дом его – словно стачали человеку по мерке. Работа его – будто выдумана на утеху. Жену сотворили для него, дети – лучше не надо, соседи хороши, вид из окна; даже номер его телефона сам укладывается в памяти. А как там у ежей?

В коробке из-под обуви затаился ежик, грустный, задумчивый, в проседи иголок. Ежик смирился с превратностями судьбы‚ что подсовывает всяческие сюрпризы‚ а потому воспринимает окружающее с пониманием и сочувствием. Шпильман ему поясняет:

– Ко всякой былинке приставлен свой ангел. К каждому человеку. К каждому ежу. Не беспокойся: наши ангелы путешествуют с нами.

Шпильман живет покойно‚ на несрывистом дыхании и ненавидит‚ когда навязывают ему иное. Машины обгоняют его на скорости; их обитатели взглядывают нелюбопытно‚ а он осматривает придирчиво‚ со стороны‚ их глазами‚ поздние свои шестьдесят или ранние семьдесят. Мягок без уступчивости. Любезен без навязчивости. Тверд без упрямства. Скромен без лукавства. Беспокоен без суетливости. "Хвалите меня‚ хвалите – теперь уж не повредит. Кора наросла‚ кора сомнений: похвалой не пробьешь". Кора. Скорлупа. Черепаший панцирь: "Да кому ты нужен‚ старик..." Нужен кому-то‚ нужен! – без этого никак. Липнут к нему милые и отзывчивые‚ обхаживают сострадательные и сердобольные – жизнь не обделила знакомствами‚ и лишь к старости Шпильман уяснил‚ что они оставляют себя у входных дверей‚ когда являются к нему с откровениями. Обвисают на вешалке мужественная кокетливость‚ наигранная деловитость, возвышенное вранье и едкая зависть к удачливым‚ – с кем жизнь провел‚ кого привечал‚ за кого принимал недостойных доверия? При нем они даже не ругаются, являя утонченность чувств и поэтичность натуры, и отводят душу на выходе‚ неуживчивые‚ неряшливо стареющие, зараженные неспешной отравой – сами себе Сальери‚ которым не сносить чужой радости.

– Мне не нужны их откровения‚ – говорит ежу. – Пусть оставят при себе. Их откровения нужны им.

Не терпит говорливых. Избегает всезнающих. Опасается восторженных. Лукавящих самим себе – убил бы на месте. Шпильман знает себе цену: практичный‚ обстоятельный‚ невысокого и небыстрого полета – так распорядилась природа‚ но приманивают вдруг дороги‚ как приваживают небеса‚ и этот‚ земной‚ смотрит с изумлением на того‚ очистившегося от сомнений‚ который прятался в нем в ожидании зова. Словно и Шпильман оставляет себя на вешалке‚ как забывает намеренно‚ чтобы уйти без оглядки в кружения дорог‚ где подступит подарком зоркая старость. Так и пустыня‚ что затаилась поблизости‚ способна прожить без воды и год‚ и два‚ и вечность‚ но с первым дождем‚ с малой его капелью вырывается наружу несвойственная ей зелень‚ как вырываются чувства – затворенные, из вынужденного сокрытия, томившиеся в глубинах без применения. Но и пустыне не легко возвращаться в прежнюю дремоту.

Опалены недра. Иссушены воды. Земля незасеянная‚ край неподвластный‚ где нога не ступает‚ хлеб не растет‚ твари кишащие в неукротимой дикости‚ гад гада порождает в расселинах скал‚ в пещерах и погребениях. Хулда. Шуаль. Нахаш Цефа. Акрав-убийца под камнем с шипом на хвосте. Рогатая ехидна Шафифон. В редкие зимние дожди, в сезон водяных потоков взбухают влагой глубокие расщелины в горах‚ буйные течения подмывают склоны и волочат камни – гибель всякому на их пути‚ а потом снова иссыхают ущелья‚ покрываясь несмелой порослью возле капельных источников‚ – приют косуль‚ мерзостных гиен с запахом мертвечины из ощеренной пасти‚ серо-зеленых увертливых ящериц в шорохе стелющихся колючек.

Дорога уводит без прекословия. Вниз, вниз и вниз, словно к глубинам земли. Не гони‚ Шпильман‚ не гони! Распорядись со смыслом, заполни одинокие пространства на пути‚ вызови обитателей из небытия‚ размести каждого на месте своем. Это твои дни творения – других может не быть. Дорога прорублена через кручи‚ срезы по сторонам выжженные‚ кремнистые‚ прокаленные до белизны. Будто письмена на них‚ клинопись – с тех дней‚ когда богатырь Шимшон срывал горы с основания и растирал одну о другую. Что бы тебе‚ Шпильман‚ не свернуть туда, к снегам Лапландии, где волки льют слезы в полуночных сполохах, головы задрав на леденящую‚ неподступную обольстительницу? Что бы тебе не укатить к старым добрым голландцам‚ где равнины стелятся под ногой шелковистой порослью‚ купы дерев склоняются над небыстрым ручьем‚ пастухи музицируют на свирелях‚ увитых розами‚ пастушки в венках водят неспешные хороводы‚ пухлые купидоны вспархивают в восторге над упитанными коровами‚ – вскричит ли и там глас негодующий‚ глас остерегающий‚ гневные обличения пророка‚ которого непременно желают убить?..

3

Звонит теща Белла:

– Ты где?

– В машине.

– Куда собрался?

– Куда глаза глядят.

– С тобой подруга?

– Со мной ежик.

– Дурак ты‚ Шпильман... Всё один да один. Только свистни – набегут в очередь.

– Очередь не надо. С очередью мне не справиться.

Шумы в трубке. Потрескивания.

– Шпильман‚ кто такая Ирит?

– Жена Лота. Которая – соляной столб.

– А поближе?

– Не знаю.

– Обнаружила в записной книжке. Имя и телефон. Чей – не упомню.

– Позвони. Проверь.

– Да она, может, умерла. В нашем возрасте это бывает.

– Вычеркни тогда.

– Начнешь вычеркивать – кто останется?..

Голос прерывается. Свист. Треск. Помехи.

– Выхожу из зоны слышимости.

– Шпильман‚ не выходи!..

Верблюд смотрит без интереса. Грустное создание песочного цвета с проплешинами по бокам‚ в расшитой цветной попоне для привлечения туристов. Бедуин дремлет в тени верблюда в ожидании нескорого дохода. Уведомлением начертано на скале: "Уровень Мирового океана". Понизу процарапано разное‚ смытое дождями‚ затертое песчаными бурями‚ словно опускается на крыльях дежурный ангел‚ соскабливает прежние послания‚ освобождая места для последующих. "Потомки! Мне неуютно..." – "Потомки! Вас может не быть..."

Уровень Мирового океана‚ вход в теснины‚ в узину меж прорезанных утесов‚ как соскальзывание в изнаночный мир‚ бегство из ближней тоски в отдаленную‚ где отступят понятия, прикипевшие за жизнь, и закрутятся иные дни – малыми шестеренками в механизме‚ сдвинутся шестеренки покрупнее‚ дрогнут на циферблате грузные стрелки десятилетий. Окунуться налегке в полноводное время‚ отбросить мерила постепенности‚ познать место незнаемое‚ полное обретений‚ без образа-имени: куда? зачем? – поймешь‚ Шпильман‚ по последствиям.

Погрузил ладонь в воду – Мировой океан тепл‚ мягок‚ покоен...

Минуты раздумий – каплями иссыхающего источника...

Кто сказал: "Непрожитым не насладиться"? Кому он сказал?..

Ежик ворохнулся в коробке‚ как подтвердил угаданное‚ и Шпильман начинает неспешное движение в глубины морей‚ погружая колеса‚ стекла‚ кабину в толщи иссохших вод, в отцветшую их голубизну. Не оглядывайся‚ Шпильман‚ не оглядывайся! – в здешних краях это не проходит даром. Неслышно хрустят ракушки на дне‚ лопаясь от непереносимой тяжести‚ расступаются‚ давая дорогу‚ обитатели исчезнувших глубин. Травы на дне – были ли здесь травы? Реки – вливались ли в те моря? Тускнеет свет‚ утихают звуки‚ слабеют сигналы‚ несущие кровавые ужасы‚ беспредельную пошлость‚ открытый гнев с затаенной злобой‚ – не пробиться к Шпильману. Спуск в затенье‚ во внебытие‚ в неведение‚ а вокруг тени диковинных теней‚ похожих на непохожее‚ следы невиданных следов‚ оставленных под залог‚ истаявшие ароматы истлевших существований‚ эхо отзвучавшего эха – сбережением утихших звуков.