Потом Поль насупился, завозился, глянул виновато.

– Павлушка, ты чего?

– Гри-ша… пи-пи…

Это было тоже ясно без перевода. Наверно, одинаково на всех языках.

– Не беда… – заусмехался Гриша. – Идем…

Гальюн был поблизости. Оказавшись в дощатой клетке под бушпритом, Гриша взял у Поля ласточку, а потом, во время этого дела, придерживал малыша за плечи, чтобы тот не угодил головой в слишком широкое очко. Тот оправил рубашку, оглянулся. И вдруг сказал очень серьезно:

– Мерси.

Гриша хотел засмеяться, но почему-то лишь вздохнул:

– Силь ву пле…

Потом опять сидели они у пушки – играли в слова или молчали. Протянулся по правому борту и ушел назад городок.

Двигались медленно (остался лишь парус на фок-мачте и кливер). Иногда коротко уваливались под ветер или, наоборот, приводились. Наверно, Полковник искал безопасные проходы среди отмелей.

Наконец оказались в совсем узкой части бухты – шириною кабельтова два. Отдали якорь. В этот момент Гришу окликнул Егор Плюхин, вестовой командира:

– Гришуня, капитан кличет к себе, с мальчиком. Ужинать…

Гриша удивился: обычно он ужинал в кают-компании. Но вошел – и стало понятно. За столом в капитанской каюте сидел Полковник. Поль, конечно, должен был ужинать со стариком, а Гришу позвали, чтобы маленький гость не скучал.

За столом Павлушка вел себя робко, даже съеженно, однако с ложкой, ножом и вилкой управлялся умело. Надо же, такой «дикарёнок» с виду, а ест как городской мальчик. Наверно, Полковник научил…

Полковник ел мало и быстро. Покончил с вареными бобами и мясом, пригубил вина и что-то сказал капитану. Поднялся. Гарцунов кивнул и тоже встал. Полковник шагнул к дверям. Капитан задержался. Вполголоса обратился к Грише:

– Ужинайте не спеша… Спасибо, что занимаешь мальчика. Полковнику некогда, а один малыш затосковал бы…

Гриша опустил глаза. Он вовсе не «занимал» Павлушку. Он… всего лишь хотел быть рядом с ним.

Что удивительного? Один истосковавшийся среди взрослых людей мальчик встретил другого – которому тоже было нелегко. Хотя и разные по годам, а все равно потянулись друг к другу. Впрочем, это взрослые дали бы такое разумное объяснение. А ребята, они просто…

– Гри-ша… – Поль глянул чуть лукаво, достал из-под рубашки ласточку, остреньким клювом ткнул ее в разварившееся бобовое зерно: видишь, она тоже ужинает! И оба стали смеяться – все громче и веселее. Взрослых рядом нет, можно поиграть без робости… И забыть на минуту про капитана Ансу и про охотников за Матубой…

Солнце раскраснелось, разбухло и вертикально упало в черные заросли. Сразу стало темнеть. Замигал каким-то рыжим огнем маячок Пуэнт-а-Питр. Может быть, он хитрым способом сигналил фрегату «Коричневый бык» о том, что русские замыслили небывалое? Но вряд ли жители городка догадывались о планах «Артемиды». Знали о них лишь владельцы рыбачьих лодок – в нарастающем сумраке лодки эти – с желтыми фонарями на носу – бесшумно подходили к бригу от западного берега. Видимо, Полковник подал им тайный сигнал. Все делалось молча и слаженно.

Двенадцатифунтовая карронада – малютка по сравнению с орудиями на крупных кораблях. Но и ее вес для человеческих сил – ого-го какой! Почти двадцать пудов. Подними-ка такую пушечку! Приподнимали каждую по шесть человек, обхватив чугунное тело тросами – сзади (на чугунной шишке, называемой «виндгард»), у выступа на дульном срезе и посреди ствола. Через орудийный люк спускали на веревках с блоками в подошедшую лодку. Лодка сразу оседала, потом отходила, послушная негромким командам Полковника…

Офицеры командовали матросами, но видно было, что делают это неохотно. Новосельский сказал вполголоса (когда рядом не было капитана):

– Такое чувство, будто меня самого, неживого, спускают с борта для похорон…

– Ладно вам. И без того тошно, – отозвался мичман Сезаров.

Карронады, однако, были спущены быстро и без суеты. Капитан приказал ставить весла. Он стоял на юте рядом с Полковником. Звезды над палубой разгорались удивительно ярко – по сравнению с ними лодочные фонари казались желтыми свечками.

Гриша и Павлушка держались у грот-мачты, наблюдая за работой матросов, никому не были помехой. Но гардемарин Невзоров, суетливо проходя мимо, сказал:

– Идите в каюту, не путайтесь под ногами. Один может лечь на мою койку, я спать все равно не буду…

– Какой ты весь из себя командир. Прямо адмирал, – откликнулся Гриша.

В каюту они с Полем не пошли, там было душно. Гриша вытащил свою постель на палубу и расстелил на привычном месте – у стыка фальшборта с кормовой надстройкой. В трех шагах от них, у прорезанного в фальшборте полуклюза, возились с тяжелым веслом три матроса. Но мальчишки им не мешали. А матросы не мешали мальчишкам. Гриша расстелил пошире постель на досках, места хватило двоим. Лежать не хотелось, сели рядышком, Поль опять притиснулся к Гришиному боку. Будто давний маленький знакомый с Ляминской улицы, вроде Агейки, или даже братишка (которого у Гриши никогда не было). И дышал еле слышно.

Так сидели и молчали они долго, и Гриша почувствовал, что надо бы что-то сказать. Высоко впереди висела большая, ярче других, звезда. Гриша взял за тоненькое запястье Павлушкину руку, вытянул вверх.

– Вон, смотри… Зве-зда.

– Этуаль! – сразу обрадовался Павлушка. Решил, что будет продолжение прежней, дневной, игры. Но что еще показывать в темноте, Гриша не знал. Одни только тени матросов…

С мостика донеслась команда (что-то вроде «навались!»), тени у весла зашевелились пуще прежнего, послышался плеск, голос боцмана («и-раз…»). И еще… Бриг шевельнулся, стало понятно, что началось движение.

Впереди вдруг вспыхнуло пятно света – это лег на воду широкий луч кулибинского фонаря.

– Поехали… – шепотом объяснил Павлушке Гриша.

– По-е-ха-ли? – не понял тот.

– Ну да… – И Гриша вспомнил подходящее слово: – Эн авант… Вперед…

– Эн авант… – шепотом повторил Павлушка и прижался потеснее. Гриша положил на его косматую голову ладонь.

Так они сидели неизвестно сколько времени. В темноте и равномерности время то ли тянется, то ли сжимается – не поймешь. Под плеск и размеренные команды «и-и… р-раз» набегала дремота. Павлушка – тот вообще уже уснул под боком у Гриши, а сам Гриша то проваливался в полусон, то встряхивался и как бы заново видел впереди очень яркую «этуаль»…

Потом он свернулся калачиком, положил Павлушкину голову себе на локоть и уснул по-настоящему…

Сколько прошло времени? Кто же его знает… Гриша проснулся от того, что случилось непонятное. Тревожное. Тревога эта чувствовалась во всем, хотя не было ни вскриков, ни суеты. А, вот в чем дело! «Артемида» не двигалась!.. С юта слышались негромкие, неразборчивые слова, а откуда-то сверху – сдержанные ругательства. Гриша понял: это на грот-марсе матросы пытаются обрубить топорами вцепившиеся в мачту плети зарослей.

– Да не махайся ты как оглашенный, башку мне снесешь, – донеслось сквозь нехорошие слова. А на мостике капитан Гарцунов сказал офицерам (теперь разборчиво):

– Этого следовало ожидать. Нельзя было думать, что все пройдет гладко…

Потом послышался голос Полковника – тот хрипло отдавал команды людям на лодках. То ли по-французски, то ли на каком-то здешнем наречии…

Бриг не двигался.

Свет кулибинского фонаря утыкался впереди в глухие черные джунгли и был бессилен перед тьмой. Пахло болотом и какой-то противно-сладкой травой.

Тьма и неподвижность плотно придавили Гришу душными влажными страхами. Это были и все прежние страхи, с тенью ласково-беспощадного Ансу, и новые – с похожим на облако мохнатого ужаса духом Матуба… Гриша не боялся утонуть, не боялся попасть в плен или погибнуть в перестрелке. Он боялся вот этого, замешенного на неизвестности, на черной удушливости ужаса.

И ужас был не только за себя. Еще и за Павлушку.