Сменив Паркера на посту командующего флотом, Нельсон решил осуществить то, на что старик так и не решился. В согласии с давним своим замыслом, он взял курс на Ревель, где находилась морская база русских. При появлении на берегу, с гордостью сообщает он, сотни людей вышли посмотреть на него — «вот он, вот он», — короче, «повторилось то же, что было в Италии и Германии; теперь я знаю — доброе имя важнее любых богатств, хотя в высших кругах Англии считают иначе. Но честное сердце такое отношение греет. Русские вбили себе в голову, будто я очень похож на Суворова — «молодой Суворов!» (Нельсон и вправду обладал несомненным внешним сходством с великим русским полководцем Александром Суворовым.)

Но в Ревеле Нельсону передали жесткое послание нового русского царя, содержащее отказ вести какие-либо переговоры, пока английские военные корабли находятся в русских территориальных водах, куда их никто не приглашал. Первым побуждением Нельсона было немедленно открыть огонь по порту. К счастью, он ему не уступил и отправил царю корректный ответ. Вскоре его поступок возымел действие: Россия вышла из Вооруженного нейтралитета Севера. Еще более радостная новость застала его в Копенгагене, куда Нельсон вернулся 12 июня: ему позволили вернуться домой, как только он сдаст дела вице-адмиралу Чарлзу Поулу, с которым они когда-то, будучи еще молодыми капитанами, познакомились в Портсмуте.

Поул прибыл через неделю, и Нельсон начал готовиться к отъезду. Для начала он отослал часть нильских медалей в Датскую морскую академию вместе с «кратким описанием» своей жизни. В сопроводительной записке говорится, что если бы не полное отсутствие чувства юмора у автора, то сей лаконичный рассказ можно было бы счесть автопародией, но в любом случае он «не способен нанести ущерба юношеству, напротив, может оказаться полезным, ибо демонстрирует, как прилежание и хорошее поведение возвышают человека и приносят ему несравненные почести и награды». Прилежание, подчеркивает он в «Очерке моей жизни», написанном для собственного раннего биографа Джона Макартура, вознаграждается в любой профессии. «Не обладая никаким наследством, — подводит Нельсон итог, — обделенный премиальными, я получил высшие почести в избранной мною профессии, стал пэром Великобритании и могу сказать читателю: «Делай, как я»».

Еще раньше Нельсон отослал подарок Гамильтонам, доверив доставить его в дом на Пиккадилли капитану Уильяму Блаю, ранее командовавшему кораблями «Баунти» и «Глаттон», а ныне переведенному на «Монарха», — офицеру, чье флотоводческое искусство и человеческое достоинство отправитель всячески подчеркивал в сопроводительном письме. Подарок — образец копенгагенского фарфора — посылал как «память о том, что Ваш Нельсон здесь дрался и победил».

Сам победитель отбыл в Англию 19 июня, и 1 июля после ничем не омраченного путешествия сошел на берег в Ярмуте.

Сразу по прибытии в Англию Нельсон направился в военно-морской госпиталь, где оправлялись после ранения и ампутации конечностей немало матросов, бывших с ним под Копенгагеном. Один из докторов, свидетелей его визита, подчеркивает редкую простоту в общении адмирала и рядовых: «Он останавливался у каждой койки, и для каждого у него находилось доброе слово, шутка». Доктор записал один характерный диалог:

Нельсон: Эй, Джек, так что с тобой стряслось?

Матрос: Руку потерял, ваша светлость.

Нельсон (скосив взгляд на собственный пустой рукав): Ну что ж, малыш, рыбаки из нас с тобой теперь неважные. Ничего, храбрец, выше голову.

Раздав сиделкам по гинее, Нельсон сел в экипаж и отправился в Лондон. В гостинице «Лотиан» на Албермарл-стрит состоялся разговор о покупке дома. Несколько недель назад сестра Нельсона Сюзанна Болтон писала леди Нельсон, всегда ощущавшей некоторую напряженность в общении с золовкой:

«Надеюсь, ты не обидишься на то, что я собираюсь тебе сказать. Хорошо бы тебе еще немного задержаться в городе, ибо до меня дошли слухи, будто брату по возвращении хотелось бы жить в доме, где ему будут рады. Так приготовь же такой дом к его приезду, ведь если ты останешься в стороне, примирение станет невозможным… От души надеюсь видеть вас вместе счастливыми, как когда-то. Насколько я понимаю, сейчас его никак не назовешь счастливым человеком».

До леди Гамильтон доносились слухи, что жена Нельсона и впрямь подыскивает дом для них обоих. Сам Нельсон это категорически отрицал, сначала в переписке с Дэвисоном, говоря о «всяких абсурдных сплетнях», а потом и caмой леди Гамильтон. Все под той же маской матроса Томпсона он уверял ее — после отъезда Томпсон «ни разу не написал тете, и все разговоры насчет дома — сплошной бред. Отцу он, конечно, писал, но ей — ни слова. Он не хочет и не может даже думать об этой особе с каменным сердцем».

Александру Дэвисону Нельсон ясно дал понять — по возвращении в Англию он не хочет иметь с женой ничего общего. «До моего появлении в Англии выберите подходящий момент, — наставлял он его, — и передайте леди Н. следующее: я хочу, чтобы меня оставили в покое, за который я заплатил весьма щедро — 1600 фунтов в год. Пусть знает также — я лучше навсегда останусь за границей, чем соглашусь жить такой жизнью, как в прошлый приезд в Англию. Таково мое твердое решение, постарайтесь внушить ей это».

Своему слову Нельсон остался верен. Получив от жены письмо, где она поздравляет его с победой, говорит о неизменной верности — «нет другой такой жены, так же горячо любящей своего мужа», — заверяет во всегдашнем стремлении угодить ему и просит прощения, если порой не получалось, он даже не потрудился ответить. Через несколько месяцев она предприняла очередную попытку:

«Дорогой мой муж, уже много времени прошло с тех пор, как я тебе писала в последний раз. Мне нестерпимо долее хранить молчание, вынужденное тобою, и остается только надеяться на твое прощение за неповиновение… Дорогой мой муж, давай жить вместе. Заверяю тебя, мне нужно лишь одно — чтобы тебе было хорошо. Пусть прошлое забудется, как сон. Остаюсь твоей верной и преданной женой, Фрэнсис X. Нельсон».

Письмо вернулось с пометкой: «Случайно вскрыто лордом Нельсоном, но не прочитано им».

Отец Нельсона остро переживал крах семейной жизни сына и все толки о его связи с леди Гамильтон. Он сообщал ему о получении «радостной вести» о Копенгагене, но «в каждой бочке с медом есть своя ложка дегтя». Леди Нельсон «глубоко опечалена твоим молчанием», писал он сыну. Другие члены семьи этих чувств не разделяли. Невестка Нельсона Сара теперь твердо перешла в лагерь леди Гамильтон и заняла там положение уважаемой, незаменимой поверенной. Его сестра, Сюзанна Болтон, тоже отдалилась от леди Нельсон и писала о ней леди Гамильтон в тоне весьма пренебрежительном:

«Я тут встретила ее как-то, она подъехала к леди Шарлотте Драммонд, живущей по соседству. Хозяйки не оказалось дома, но Том Тит вышла из экипажа и, прямая, словно аршин проглотила, поднялась на несколько ступенек, потом развернулась и снова села в экипаж. Не знаю уж, зачем понадобились все эти маневры, разве только чтобы показать себя. Но и в этом нет смысла, ведь и другим она теперь интересна не больше, чем мне. Она стала еще чопорнее обычного». Впоследствии Китти будет уверять Горацию, будто в разрыве с ее отцом виновата прежде всего сама леди Нельсон. Ей вторит и сама Горация: «Жена обращалась с ним слишком холодно… А ему хотелось любить и быть любимым».

Семья Нельсона уменьшалась. Круг старых друзей тоже сокращался. Уильям Локер, сделавшийся заместителем начальника Гринвичского госпиталя, долго болел и умер в прошлом году, на святки. Уильям Саклинг скончался годом ранее, тогда же ушел и лорд Хау. Морис Нельсон, проработав долгие годы обыкновенным клерком в морском ведомстве, получил наконец благодаря имени и связям брата место уполномоченного в управлении налогов и сборов и готовился уже приступить к исполнению новых обязанностей, но в апреле скончался от, как сообщалось, «воспаления мозга». После него осталась немолодая уже и почти ослепшая любовница, миссис Сара Форд, и, памятуя о том, как всегда поддерживал его брат, Нельсон просил Дэвисона сделать для бедной женщины все, что в его силах[44].