Моне стучит в дверь Гаше — и тот без звука вынимает бумажник. Моне стучит в дверь Кайбота, Мане, Беллио или Шоке — и каждый из них, пусть и поморщившись немного, отсчитывает пачку банкнот, кто потоньше, кто потолще. Вот это солидарность! И поколебать ее не мог даже несносный характер Моне, который полагал, что милосердие — личное дело каждого, и не испытывал ни малейших колебаний, если подворачивалась выгодная сделка. Друзья-художники нередко упрекали его за то, что он поспешно задешево распродавал свои картины во время групповых выставок, сбивая остальным цену.

Если уж мы заговорили о выставках, скажем, что в 1878 году импрессионисты не стали устраивать показа своих работ, справедливо рассудив, что он пройдет незамеченным на фоне грандиозного мероприятия — Всемирной выставки, которую 1 мая торжественно открыл на Марсовом поле предприимчивый генерал-президент Макмагон.

Позже Гамбетта горделиво заявит по поводу этой выставки:

— Франция еще поразит мир!

Что касается Моне, то его больше всего поразило обилие национальных флагов, сине-бело-красных полотнищ. Улица Монторгей! Улица Сен-Дени! И он навсегда запечатлел их праздничный облик на холсте. И чем, как не ослеплением, объяснить поведение Эрнеста Ошеде? Полностью разорившийся, он тем не менее наскреб сотню франков, чтобы выкупить у Моне «Улицу Сен-Дени», утопающую в трепетании триколоров.

Итак, Ошеде промотал все свое состояние, а его долги достигли двух миллионов франков. Он запустил руку и в состояние жены и даже заложил замок Роттенбург. Неудивительно, что Алиса потребовала раздела имущества, — пока еще у нее оставалось хоть какое-то имущество.

Ее беспокойство понять нетрудно. Муж-банкрот, это еще куда ни шло, но как, скажите на милость, вырастить шестерых детей, старшей из которых, Марте, только что исполнилось 14 лет, а младшему, Жан Пьеру, нет и года?

Труднее постичь мотивы, двигавшие Эрнестом Ошеде. В самом деле, он приобретает «Улицу Сен-Дени» с ее бьющим через край республиканским оптимизмом, тогда как всего несколькими днями раньше вся его коллекция по решению синдика[37] отправилась на аукцион Друо, чтобы быть проданной с молотка. Аукцион явил собой жалкое зрелище — не из-за количества полотен (их насчитывалось более сотни) и не из-за их качества (одних только работ Моне была целая дюжина), а из-за суммы, которую за них удалось выручить. По словам Дюран-Рюэля, побывавшего на аукционе, большая часть картин была представлена публике вверх ногами. Когда аукционисту указали на это, он только отмахнулся — дескать, какой стороной их ни показывай, все равно понять ничего нельзя!

Да, Эрнест Ошеде может служить образцом весьма экстравагантного коммерсанта, как Клод Моне — образцом непостоянства, во всяком случае в ту пору. Судите сами. Не успев толком распаковать вещи в квартире на Эдинбургской улице, он уже чувствует непреодолимое желание натянуть сапоги, покидать в рюкзак коробки с красками и отправиться в поход — вдохнуть деревенского воздуха, насладиться чистотой света, одним словом, набраться новых впечатлений. Может быть, его толкало вперед неосознанное стремление бежать от себя самого? Не пытаясь проводить параллели между ним и Ван Гогом, этим вечным страдальцем, современный психолог, тем не менее, наверняка поставил бы свой диагноз: этот человек испытывал внутренний разлад.

Впрочем, попробуем набросать портрет Моне, каким он стал к 38 годам. Коренастый, пышущий здоровьем, с жесткой черной бородой. Талант буквально распирает его. Он уже написал около пяти сотен картин и почти все продал. В среднем он зарабатывает 1200 франков в месяц (что соответствует примерно 80 тысячам франков 1992 года). Разумеется, ему приходится идти на некоторые траты профессионального характера, покупать краски, подрамники, холсты, но эти расходы не могли достигать таких размеров, чтобы семья вечно перебивалась с хлеба на воду. К тому же, как бы ни обстояли дела, он всегда жил на широкую ногу — держал прислугу, не ограничивал себя ни в деликатесах, ни в хорошей одежде.

Перебравшись в скором времени в Ветей — симпатичную деревушку, расположенную на берегу Сены в департаменте Иль-де-Франс, — он практически взял на себя содержание семьи Алисы и Эрнеста.

Он твердо стоял на ногах, Клод Моне — натура цельная, хоть и не лишенная противоречий. Эгоизм уживался в нем с щедростью, а сила — со слабостью. Как сказал о нем журналист «Голуа» Монжуайе, «он одинаково легко поддавался надежде и впадал в отчаяние».

В наши дни Ветей принадлежит департаменту Валь-д’Уаз. Дом, в котором жил Моне, сохранился, почти не изменившись за минувшие сто лет. Это крепкая постройка, которую видишь на выезде из деревни, справа, если двигаться к шоссе номер 913, ведущему к городу Ларош-Гюйон. Дом стоит почти у самой дороги, «прижавшись» к известковой скале, защищающей его от северо-восточного ветра. А на склоне холма, в особняке, который местные жители называли Ле-Турель — «Башенки», потому что он был построен в неоготическом стиле, жила вдова Элиот, которой и принадлежал арендованный художником дом.

На другой стороне дороги, в те времена мощенной булыжником, находился фруктовый сад (его наличие отдельно оговаривалось в договоре аренды). Пройдя через сад, можно было оказаться на берегу Сены — здесь у Моне была плавучая мастерская. Жилье обходилось художнику совсем недорого — 50 франков в месяц (не сравнить с парижскими ценами!), но его комфорт, несмотря на шесть комнат, в том числе четыре спальни, оставлял желать много лучшего — ведь под крышей дома нашли приют тринадцать человек, и почти все они жили здесь безвыездно. В общем, теснота была такая, что Моне частенько впадал в отнюдь не ангельское настроение.

Для хранения готовых работ он оставил за собой маленькую мастерскую в столице. Правда, с улицы Монсе ее пришлось перенести на улицу Вентимиль, в дом номер 20, неподалеку от площади Клиши. Ежемесячная плата за двухкомнатную квартирку составляла 35 франков.

Тринадцать человек в небольшом домишке — это восемь членов семейства Ошеде, четверо Моне и кухарка Мадлена Бландар. И это не считая кормилицы Жан Пьера и Мишеля и учительницы для старших детей, в первое время — и не такое уж короткое — обитавших здесь же. Счастье еще, что рядом с домом находился вместительный сарай, за счет которого удалось хоть немного расширить жилое пространство.

Когда позволяла погода, Моне сбегал из этого муравейника на пленэр. Работал он как каторжный. На свет появлялось полотно за полотном — церковь, дворик фермы, деревенская дорога, берег Сены, еще одна церковь… И если сегодня Ветей — одно из излюбленных туристами мест, то благодарить за это он должен мужа Камиллы, запечатлевшего его виды на многочисленных картинах.

Помимо видов Ветея он написал также несколько портретов. Так, 31 декабря 1878 года он преподнес Алисе в подарок прелестное маленькое полотно (41x33 см) с изображением толстощекого Жан Пьера. Сегодня эта картина известна под названием «Малыш Жан».

Вряд ли этот поступок оставил равнодушной Камиллу, и, если она дала волю ревности и слезам, нам нетрудно ее понять. И Моне, желая избежать семейной драмы, спешно пишет портрет Мишеля — десятимесячного карапуза, глядящего на нас с картины с недовольным видом маленького упрямца.

В Ветее бедняжке Камилле приходилось несладко. Красноречивые взгляды, которыми, как мы подозреваем, обменивались Алиса и Клод, не позволяли ей пребывать в счастливом неведении. Она и физически чувствовала себя плохо, так и не оправившись после рождения Мишеля. Однажды в конце сентября, устав бороться с болью и огорчениями, она раздобыла бутылку крепкой настойки и сильно напилась. Эта отчаянная попытка утопить в алкоголе, может, болезнь, а может, душевную муку едва не кончилась катастрофой — она слегла на два дня, в течение которых беспрерывно бредила.

Исхудавшая, печальная, она теперь целыми днями сидела в шезлонге, стоявшем с южной стороны дома, и, кутаясь в плед, глядела на дорогу на Ларош-Гюйон. Осенью Мишеля отняли от груди — мать слишком ослабела, чтобы его кормить, к тому же у нее теперь было, как тогда говорили, «дурное молоко».