Говоря иными словами, два честолюбца прекрасно уживались под одной крышей. Им было что обсудить друг с другом по вечерам, когда один добивался успеха на поприще общественной деятельности, другая — в благотворительной сфере или общении с аристократией. Даже когда остынет первая страсть, между мужем и женой останутся добрые приятельские отношения… Однако это будет намного позже. А пока молодые супруги наслаждались жизнью и друг другом.

Период с конца осени 1888-го по конец осени 1889 года был для Саввы Тимофеевича хлопотным. Он принес в его жизнь новые события, причем радостное переплелось с трагическим в такой тугой узел, что различить границу между ними почти не представляется возможным.

После событий 1885–1886 годов, «чтобы спасти репутацию фирмы, потребовалось очень многое изменить в фабричных порядках: были резко сокращены штрафы, несколько повышена заработная плата, введены наградные».[168] Первые перемены произошли под неустанным руководством Тимофея Саввича. Однако старый хозяин после стачки и особенно после судебных процессов стал сдавать, чаще болеть. Дела фирмы превращались для него в тяжелую обязанность. Поэтому в конце 1880-х годов Тимофей Саввич всё больше и больше отдалялся от дел, передавая сыну свои полномочия директора-распорядителя мануфактуры. И — сильно переживал, наблюдая, как тот заводит на мануфактуре новые порядки, которые ему, Тимофею Саввичу, казались не вполне продуманными.

Действия Саввы Тимофеевича на посту директора Никольской мануфактуры являлись логическим продолжением тех мер по обустройству фабрик, которые предпринимал его отец, с одной только разницей: молодой хозяин был более решительным. Были сокращены штрафы, существенно улучшены социально-бытовые условия для рабочих, начались модернизация оборудования, поиски подходящего топлива для предприятий и т. п. С. Т. Морозов вспоминал: «Пришлось мне попотеть. Оборудование на фабрике допотопное, топлива нет, а тут — конкуренция… Надо было всё дело на ходу перестраивать. Вот когда мне пригодилась Англия!»[169]

Тимофею Саввичу некоторые «затеи» сына, вероятно, казались спешными, плохо продуманными. Настораживали излишнее внимание Саввы к «рабочему вопросу», его непоколебимая уверенность в том, что европейский опыт, в том числе опыт взаимоотношений между хозяином и служащим, может быть с успехом применен на русской почве. На эту тему отец и сын вели долгие беседы, в которых отец укорял сына, что тот «правит не в ту сторону», а его рабочие «острастки не знают» и потому дают много брака. Но, пожалуй, наибольшие разногласия между ними вызывал финансовый вопрос. По словам Саввы Тимофеевича в передаче Сереброва, перемены на фабрике «…стоили немалых денег, а родитель мой дрожал над каждой копейкой. Ссорились мы с ним до седьмого пота».[170]

Так, около 10 ноября 1888 года между отцом и сыном произошла очень крупная ссора. Тимофей Саввич только-только вернулся с крымской дачи, где он поправлял здоровье в конце лета — середине осени. В его отсутствие делами правления в Москве заведовал опытный бухгалтер И. А. Колесников, а обязанности Т. С. Морозова по фабрикам исполнял в Никольском Савва Тимофеевич.[171] Вместе с Зинаидой Григорьевной он жил в Орехово-Зуеве. Супруги ждали ребенка, до рождения которого оставалось полтора-два месяца. Той осенью в Никольском продолжались масштабные работы по расширению бумагопрядильной фабрики. Одновременно шла замена старых станков на новые, более совершенные. По подсчетам современных исследователей, эти мероприятия обошлись Товариществу Никольской мануфактуры в 700 тысяч рублей. Фантастически огромные деньги!

Вернувшись из Крыма, Тимофей Саввич не спешил возвращаться к фабричным делам. Он жил в загородном имении Усады, недалеко от Никольского. В тот день, когда произошла его ссора со старшим сыном, хозяин мануфактуры неожиданно нагрянул на фабрику с инспекцией: «Ходил… по цехам, заглядывал и в котельную, и на склады, нагоняя страх на мастеров и приказчиков». Обстоятельства ссоры со слов 3. Г. Морозовой записал ее внук. Тимофей Саввич предостерегал сына от излишних рисков, тот стоял на своей правоте… Деловой разговор окончился беседой на повышенных тонах: трудно двум хозяевам ужиться в одном кабинете. Тимофей Саввич хлопнул кулаком по столу, потом «…часто задышал, распустил узел галстука, расстегнул ворот рубашки. Отодвинул стакан с водой, услужливо поданный сыном, произнес с усилием:

— Спасибо. Может быть, теперь из кабинета прикажешь выйти, господин председатель правления?

— Это как вам будет угодно, папаша.

Тимофей Саввич тяжело поднялся, зашагал к двери. Вышел, не оборачиваясь, тихонько, без стука притворил дверь».[172]

После этой беседы Савва Тимофеевич находился в подавленном состоянии. Возвысить на родителя голос — само по себе грешно, тем более что отец находился уже в преклонном возрасте. Зинаида Григорьевна, узнав, в чем дело, «в ножки мужу кланялась: одумайся, мол, попроси у родителя прощения». Но получала лишь отказ: строптивому Савве Тимофеевичу тяжело было ехать к отцу с повинной, еще тяжелее признать правильным отцовский подход к делу — когда он, Савва Тимофеевич, видел необходимость управлять мануфактурой совсем иначе…

По словам Зинаиды Григорьевны, она сильно переживала «…разрыв Саввы Тимофеевича] с его отцом и уход С[аввы] Тимофеевича] с фабрики, где он так хорошо работал». И все-таки в один из вечеров «С[авва] Тимофеевич] поехал просить прощенье у отца после моих слез (а я не плаксива). Я пять дней об этом молила С[авву] Тимофеевича]».[173] Наконец уговоры подействовали. «Время близилось к полуночи, когда Савва Тимофеевич, приказав закладывать рысака, зашел в полутемную спальню, застегивая пальто, наклонился над кроватью жены, поцеловал ее в лоб:

— Быть по-твоему, Зина, еду в Усады.

Вскоре, бросив поводья взмыленной лошади подбежавшему лакею, Морозов шагал к загородному дому отца. Навстречу молодому хозяину торопилась встревоженная прислуга:

— Плохо с барином… Как приехали, сразу слегли.

Той ноябрьской ночью мануфактур-советника Тимофея Морозова хватил первый удар». А его старший сын до конца дней будет укорять себя, что ускорил болезнь отца.

Тем временем у Зинаиды Григорьевны начались роды. Из-за сильного волнения она разрешилась от бремени раньше срока — на восьмом месяце беременности. Первенец С. Т. и 3. Г. Морозовых появился на свет 15 ноября 1888 года. «И получаса не прошло, как с лестницы понеслись поспешные шаги. В столовую хозяйского особняка стремительно вошел» доктор Владимир Федорович Снегирев. «Зинаида Григорьевна лежала на диване. Муж стоял перед нею на коленях, держа обе ее руки в своих руках».[174] Роды прошли тяжело, у врача были серьезные основания опасаться за жизнь матери и младенца. Зинаида Григорьевна вспоминала: «Влад[имир] Федорович] боялся, как бы не было у меня заболевания, назначил сильную дезинфекцию, которую я плохо перенесла. У меня сделался страшный озноб тела, 40 гр[адусов] температура». Взволнованный Савва Тимофеевич вызвал другого врача — соседа по московской усадьбе, профессора Алексея Александровича Остроумова, «который сказал, что у меня отравление, бранил Владимира] Федоровича] и был в отчаянии, оказывается, не всякий организм переносит сильную дезинфекцию. Я почти год отвратительно] себя чувствовала».[175] Тем не менее и мать, и новорожденный сын выжили. Мальчика назвали в честь деда — Тимофеем.

Так за краткий промежуток времени в жизни С. Т. Морозова произошло два события: одно печальное, другое радостное.