Такова психология масс и психология правителей.

На этом зиждутся «все религии мира». Тирания, заставляющая стенать столько народов на земле, прикрывается именем богов и вымыслами религии. С помощью этого средства, — объясняет Мелье своим будущим читателям, — ваши церковники уловляют вас и держат все время в жалком плену под ненавистным и нестерпимым игом своих пустых и бессмысленных суеверий, прикрываясь предлогом наставить вас на блаженный путь к богу.

Религия служит для того, чтобы дать возможность господам жить в праздности, «тогда как нищий народ, находящийся в сети религиозного кошмара и суеверий», смиренно несет на себе бремя, утешая себя пустыми молитвами, обращенными к несуществующим богам. Под предлогом открыть вам царствие небесное и сподобить вас вечного блаженства, — трубит пробуждающий от дремоты голос Мелье, — они препятствуют вам спокойно пользоваться всяким действительным счастьем здесь, на земле, заставляют вас терпеть настоящие муки ада в этой жизни, единственной, на которую вы можете рассчитывать.

Что более всего мешает народу свергнуть всех эксплуататоров во главе с королем и установить разумный и справедливый общественный порядок? Освящение существующего порядка церковью, божественным авторитетом. Для того чтобы революция стала возможной, этот авторитет должен быть разоблачен и отвергнут.

Здесь две стороны. Прежде всего энергия народа направлена по ложному руслу. В письме к приходским кюре Мелье требует перестать убаюкивать людей рассказами о мнимом освобождении и о мнимом духовном искуплении их душ. Они нуждаются в реальном, подлинном, а не мнимом освобождении. Рассказывать народам, что бог освободит их из плена, что он пошлет им могучего искупителя, — это означает отвлекать и обманывать их. «Действительное освобождение или искупление, которое нужно народу, должно освободить его от всякого рабства, от всех видов идолопоклонства, от всех суеверий и от всякой тирании — для того, чтобы он стал счастливо жить на земле в мире и справедливости, в изобилии всяческих благ. Такое освобождение, господа, такое искупление нужно народу, а не воображаемое искупление, о котором вы ему говорите».

С другой стороны, религия — это щит, прикрывающий тиранов, которые сами — щит для богатых и грабителей. Этот первый щит сам по себе не сила. Он лишь мираж, нагромождение иллюзий. Стоит рассеять туман, и народ ринется в бой на настоящих врагов. Но пока туман застилает очи, не быть и битве.

«Уже достаточно времени бедный народ жалким образом обманывают всякого рода идолопоклонством и суевериями. Достаточно времени богатые и сильные мира сего грабят и угнетают бедный народ. Пора открыть ему глаза и показать ему всю правду. Если, как нам говорят, в прежние времена необходимо было внушать людям религиозные измышления и суеверия для того, чтобы смягчить грубый и дикий нрав человека и легче держать людей в узде, то в настоящее время, несомненно, еще более необходимо разоблачать все эти басни, так как лекарство стало со временем хуже самой болезни. Вот задача для всех умных людей. Самые умные и просвещенные должны серьезно поразмыслить над ней. Задача в том, чтоб приложить все усилия, всюду освобождая народ от его заблуждений, насаждая ненависть и презрение к насилиям власть имущих и побуждая народ сбросить ненавистное иго тиранов».

Ах, дорогие друзья, пишет Мелье почти в самом начале «Завещания», если бы вы знали всю бессмысленность и вздорность тех сказок, которыми вас кормят под предлогом спасения ваших душ! Если бы вы знали, как возмутительно злоупотребляют властью, захваченной над вами под предлогом управления вами! Вы воспылали бы презрением к тому, перед чем вас заставляют преклоняться, ненавистью ко всем тем, кто эксплуатирует вас, дурно управляет вами и так гнусно с вами обращается! Все, чего заслуживают подобные люди, высказано в пожелании одного человека, хоть и грубого, но хорошо понявшего, кто зачинщики и вдохновители царящей несправедливости: «чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников».

Черная злоба, святая злоба! Это голос буревестника. Не смиряться, а противиться! Не поддакивать, а перечить! Туча против тучи, вал против вала.

Остается поднатужиться. Да ухнуть!

«Я готов кричать изо всех сил: с вашей стороны безумие давать себя таким образом обманывать и так слепо верить стольким нелепостям! Я разъяснил бы людям, что они находятся в заблуждении и что те, кто ими правит, обманывают и одурманивают их».

Вы вечно будете жалкими и несчастными, вы и ваши потомки, гремит Мелье, пока будете следовать заблуждениям религии и оставаться в порабощении у ее суеверий. Отбросьте же полностью все эти пустые и суеверные обряды, изгоните из вашего ума эту безумную и слепую веру в ложные тайны. Не придавайте им никакой веры, смейтесь над всем, что вам говорят ваши корыстные церковники. Дайте отдохнуть от этого своему уму и сердцу. Отмените в своей среде и все эти ненужные вздорные должности священников и жрецов, пусть и эти люди живут и трудятся, как вы.

Итак, заключает свой труд Мелье, не наука и не познание естественных истин увлекает людей ко злу, как это утверждают. Наоборот, ко злу людей влекут дурной строй, дурные обычаи, дурное управление, дурные законы — они заставляют людей родиться или становиться порочными и злыми. Народы земли! Так-то вот обстоит дело, если вы мыслите здраво. Никто не говорит за вас, и никто не говорит вам то, что следовало бы сказать. Голос Мелье стихает. А я охотно сказал вам это.

Из трех экземпляров огромной рукописи, собственноручно перебеленных Мелье, два канули в Лету. Один все же оставил потомство — почти чудом. Автор был уже ничто, пользуясь его собственным выражением, а сочинение вело борьбу за существование как нечто, как живой организм. Подобно некоторым видам, подобно иным микробам, оно вторглось в окружающую среду и принялось плодовито размножаться.

Господин Леру, хоть и проживал в Мезьере, был адвокатом и прокурором парижского парламента. Это значит, что он был довольно большой персоной в юридическом мире. После скандала, связанного с версией о самоубийстве Мелье, Леру, конечно, уже не помышлял прямо выполнить волю покойного. К кюре соседних приходов рукопись и сопроводительное письмо не попали. Есть упоминание, будто Леру зачем-то передал этот обернутый в плотную серую бумагу объемистый манускрипт, почти в четыреста страниц, в ратушу (муниципалитет) города Мезьера. Это малоправдоподобно или могло быть только коротким маневром на юридической шахматной доске. Вероятнее, что в создавшихся обстоятельствах Леру поспешил укрыть рукопись, драгоценность которой он понимал, как можно дальше и надежнее от разъяренных глаз и рук местных церковных властей и местной администрации. Шанс на спасение рукописи от прямого уничтожения состоял в том, чтобы отвезти ее в столицу, передать сразу на самые высокие этажи судебной машины Франции.

Так он и сделал. Либо он сам был вхож, либо имел кого-то, перед кем открывались двери в высокий министерский кабинет. Во всяком случае, уже очень скоро рукопись Жана Мелье была представлена на рассмотрение хранителя печатей Франции Жермен-Луи де Шовлена. Это был один из виднейших государственных деятелей и восходящая, хотя позже и погашенная, звезда в правление кардинала Флери при Людовике XV. В качестве хранителя печатей Шовлен был шефом правосудия, то есть, по-современному говоря, министром юстиции Франции. Со времени его давнего предшественника, канцлера Пьера Сегье, повелось, что на этом посту находились люди не только умные, без чего невозможно было бы управляться с этим ропщущим необразованным народом Франции, но и причастные к кругам Академии — к литературе и наукам. Просвещенные умы были достаточно разъедены либертинством; Шовлен, видимо, не упустил такого экстравагантного и острого блюда, как антиправительственный и антицерковный трактат деревенского кюре из Шампани. От него рукопись Мелье перекочевала к члену Академии надписей графу де Келюсу, большому знатоку древностей и в то же время подлинному сыну своего вольнодумного века и своей эмансипированной матери, маркизы де Келюс, написавшей весьма вольные «Воспоминания» о дворе Людовика XIV. Граф де Келюс оценил сенсационность попавшего в его руки сокровища: он приказал или разрешил сделать несколько копий с рукописи Жана Мелье.