Инспектор доносит своему шефу — начальнику губернского жандармского управления: «В Императорском Новороссийском университете появилась группа до сего времени неустановленных лиц, которая осторожно, но с упорным постоянством занимается агитационной деятельностью крайне вредного для общества содержания…»

Один из «неустановленных» — председатель Кавказского землячества хорошо успевающий в науках Нариман Нариманов. Белый стоячий воротник форменной тужурки оттеняет смоляную бородку клинышком, такие же ослепительно черные широкие усы. Спокойное лицо со слегка грустным выражением глаз. Дружелюбный, уступчивый в житейских отношениях. Прямой, твердый, когда приходится отстаивать свои взгляды.

Однокурсники многие годы спустя, уже став маститыми профессорами, охотно вспомнят…

Иван Алексеевич Кобозев: «Нариманов был старостой нашего курса. Очень обязательный человек. Его внимательно слушали, к нему тянулись. Чаще всего его можно было видеть в обществе Е. Н. Щепкина, Н. К. Лысенкова, Б. В. Вериго — будущих ученых-медиков, естествоиспытателей. Не расставался с грузином Хундадзе… Поскольку я могу судить, интерес к Нариманову проявляли и в профессорской корпорации».

Вячеслав Павлович Снежков: «На нашем факультете годами мы все были младше Нариманова. С ним считались и легко принимали его предложения… Прекрасно понимая существовавшее положение, он вел нелегальную работу среди портовых грузчиков, среди городского населения, но улик полиции не давал…»

В один немного пасмурный майский день девятьсот третьего года Нариманов появляется на причале Крымско-Кавказской пароходной линии по делам, вовсе неинтересным для полиции. Встречает своего брата Салмана. Тому уже за сорок, сын пошел в школу, подрастают две дочери.

Заядлый книгочий, охотник сочинять ядовитые четверостишия, Салман из доступных ему занятий выбрал работу наборщика в большой бакинской типографии. Шутит: «Новости сами ищут меня». С помощью друзей-типографщиков добывает тайные листки, воззвания, карикатуры. За девять месяцев, что отсутствует Нариман, в «коллекции» много чего прибавилось. Теперь представляется случай разобраться без помех. Напрасно жена Салтанет остерегает: «Собственных детей не жалеешь, в тюрьму торопишься сесть, так хоть брата пощади, не тащи к нему свою нелегальщину!» Как можно! Конечно же, надо прихватить с собой несколько самых растревоживших душу прокламаций.

Кое-что о делах в Баку доходило до Наримана и раньше, носились в Одессе слухи. Но, пожалуй, наиболее значительное он узнает впервые. А события в Баку, по рассказам Салмана, одно к одному, словно горошины в стручке.

…Десять тысяч промысловых рабочих и мелких служащих — горожан заняли в полдень 27 апреля[21] запретную для них центральную Николаевскую улицу. Красные знамена, «Варшавянка», «Дубинушка», «Марсельеза», дерзкие листки: у ног улыбающегося рабочего повергнутый самодержец-император всея России. Текст того похлеще:

Налетели стражники, дворники, прискакали казаки. От них отбивались камнями, палками, намазученными кулаками. До густых сумерек длились яростные стычки за центральные улицы, за сад Парапет.

Тогда же, в апреле, на Балаханских промыслах пять тысяч мужчин и женщин вышли на улицы, самозабвенно возглашая на русском, азербайджанском, армянском языках: «Долой царя!», «Мы не хотим милостей, мы требуем своих прав!», «Да здравствует Первое мая!» Буровой рабочий-азербайджанец Мамед Мамедъяров поднял красный флаг. Позвал идти в город. Навстречу — конная полиция, казаки. Засвистели нагайки, посыпались удары шашек. В ответ — град камней. Стрельба… Ранен Мамедъяров. Разгорается отчаянная схватка за окровавленное знамя. Успех на стороне демонстрантов. Красное полотнище с лозунгом «Пролетарии всех национальностей, объединяйтесь!» снова реет над головами…

…Впервые отпечатано на типографских машинах воззвание к рабочим-мусульманам:

«Вы сами были очевидцами событий… Вы сами видели, как толпы народа смело шествовали по улицам нашего города, неся красное знамя и провозглашая: «Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода!»…Это был не бунт, а лишь выступление, демонстрация против своего жестокого врага — царя, который деспотически угнетает и русских, и армян, и грузин, и мусульман, и евреев, и других…

Глубже вдумайтесь, товарищи мусульмане, в эту борьбу объединившихся людей!.. Этот народный союз охватывает всю Россию. И каждую весну в городах и даже некоторых селах России взвиваются красные знамена. Число борющихся с каждым годом растет. Сравните происходящее в этом году с тем, что было в прошлом! Посмотрите, как изо дня в день ширится борьба!

А теперь мы обращаемся к вам:

Если есть в вас человеческое стремление к свободе, то не оставайтесь посторонними зрителями, присоединяйтесь к нам! Собирайтесь смело под сень красного знамени политической свободы! Становитесь, товарищи, на путь освобождения!

…Произвол царя растет — долой самодержавие!

Бакинский комитет социал-демократов».

Нариманов не мог знать, что перехваченный бакинскими жандармами экземпляр обращения доставляют главноначальствующему гражданской частью на Кавказе князю Голицыну. Князь прячет прокламацию в свой сейф. За малым листком бумаги с не очень четким шрифтом кроется грозная сила пробуждающегося сознания угнетенных. В Баку вице-губернатор своими глазами видел, как рабочий-татарин нес кусок кумача с надписью огромными буквами: «Пролетарии всех национальностей, объединяйтесь!»

Поразмыслив, главноначальствующий решает, что всего лучше опасную листовку переправить с фельдъегерем в Санкт-Петербург всесильному другу, министру внутренних дел Плеве. В выражениях самых уважительных просит «почтить его своим суждением относительно дальнейшего направления настоящего дела». В ответ: «Благоволите, Ваше Высокопревосходительство, данное дело представить на высочайшее рассмотрение. При всеподданнейшем докладе испросите августейшего повеления…» Куда яснее!..

Ну что ж! Намерения администрации на Кавказе строго последовательны: повсеместно побуждать армяно-татарскую резню, острые конфликты между грузинами и армянами, кровавые столкновения чеченцев и ингушей с осетинами. Притом оказывать всяческое покровительство «Обществу патриотов» священника миссионерской церкви Филимона Городцова…

Одессу с первых чисел июля — недель через пять после отъезда Салмана — неудержимо захлестывает волна стачек. В университете летние каникулы. Большинство студентов-кавказцев двинуло в родные места. Нариманов этого себе не разрешает. Чувствует — сейчас он особенно нужен своим новым друзьям — докерам, возчикам, матросам. Не счесть, сколько вечеров вместе проведено в «Волнорезе» — харчевне на Ланжероне, где на столиках бесплатный хлеб (не возбраняется пару-другую ломтиков прихватить с собой — обеспечена еда на завтра) и можно неторопливо побеседовать. Неграмотные грузчики-дагестанцы, азербайджанцы, грузины просят прочесть письма, присланные из дому, расспрашивают о новостях. С некоторыми доводится встречаться и на нелегальных сходках «Интернационала». В последние дни он получил еще дополнительное поручение Одесского комитета эсдеков — переводить прокламации на азербайджанский и грузинский языки.

С рассвета 16 июля отказываются выходить в море команды торговых кораблей, гасят топки паровозные бригады. Замирает жизнь на причалах, на железнодорожных путях. Не станут в этот день работать заводы, фабрики, типографии. Остановится конка. Не откроются магазины. В полдень, густо напоенный пряным ароматом увядающих цветов, от Рубового сада к приморскому Николаевскому бульвару и по затененной громадными платанами Пушкинской улице к Куликовскому полю двинутся в строгом порядке 50 тысяч демонстрантов.