О голодовке узнали на воле. Ражден Чхартишвили использовал родственные связи с влиятельным судовладельцем и экспортером табака Маглакелидзе. Ражден знал, как воздействовать на старика, стремившегося на исходе жизни прослыть благотворителем.

— Понапрасну обвиненный юноша — дворянин… в раннем детстве лишился матери и отца. Сейчас умирает в тюремной камере от голода. Честь ему дороже жизни!

Маглакелидзе и его компаньон Церцвадзе согласились поручиться за Серго имуществом на две тысячи рублей. Прокурор потребовал еще пятьсот рублей наличными. Внесли и их.

Серго отдали на поруки. До суда он обязан был неотлучно находиться в Гореше под присмотром старшины сельского общества.

Чувствую себя хорошо, хожу по улицам, прислушиваюсь к говору на немецком языке. Теперь уже сам могу купить хлеб, бумагу, марки и т. п. мелочь. Берлин — город огромный, с красивыми, садами, в которых воздвигнуты памятники здешним всевозможным тиранам, начиная с XII века. Это портит естественный вид здешних садов.

Новый телеграфист станции Елизаветполь Тарасий Орджоникидзе читал и перечитывал открытку с яркими заграничными марками. Впервые за все это беспокойное, хлопотное лето Тарасий широко и облегченно улыбнулся.

— Гора с плеч! Серго за границей. Тут же вздохнул.

— Все-таки Серго слишком рискует. Беспрестанно подставляет голову. И я хорош, фальшивый паспорт ему добыл. Сибирью пахнет. Говорил, за границей долго останется, учиться хочет. Ну, дай бог!

В Берлине Серго делился с Филиппом Махарадзе, одним из организаторов Кавказского союза РСДРП:

— Учиться мне надо. Слишком многого я не знаю. Не читал. Не слышал.

— Постараюсь тебе помочь, — пообещал Филипп Евсеевич. — Похлопочу через немецких социал-демократов. По законам их страны ты можешь получать стипендию, если представишь свидетельство о бедности.

В разгар хлопот, затеянных Махарадзе и его женой Ниной Прокофьевной,[15] в Берлин нагрянул Камо. Из Тифлиса он выехал почти одновременно с Серго, в конце лета 1906 года. По заданию боевой группы при Центральном Комитете РСДРП Камо побывал в Петербурге, Финляндии, Швеции, Германии. Последние недели провел в Льеже, на знаменитых бельгийских оружейных заводах.

Камо очень гордился своей ролью эксперта при председателе комиссии ЦК по закупке оружия Максиме Максимовиче Литвинове, тогда еще не подозревавшем о своем призвании дипломата и оратора. Но перед Серго Камо похвалился совсем другим:

— Имею специально для тебя, генацвале, кавказскую загадку. Один очень бедный имеретин слишком рассердился. Пошел утром в Квирилы в казначейство, что-то там сделал — двести тысяч рублей в руках! Сложил их в казенные кожаные мешки, запечатал казенной печатью с орлами и в самом хорошем виде прислал в Центральный Комитет… Ну, говори, как фамилия этого имеретина?

Серго нетерпеливо попросил:

— Камо — генацвале, скажи лучше сам. Камо расхохотался.

— Как скажу, если не знаю! Максиму Максимовичу известна только его партийная кличка — товарищ Ной.

Серго схватил Камо, закружил по комнате.

— Теперь знаю! Хорошо знаю! Его зовут Самуил Буачидзе. Я с ним учился в Белогорах.

— Ничего, хорошим делам вас научили, — усмехнулся Камо.

— Максим Максимович рассказывал, — продолжал Камо, — положение тогда было самое плохое. В партийной кассе, как в наших карманах, — ни копейки. И вдруг двести тысяч сваливаются с Кавказских гор. Ленин посоветовал, я от него слышал в Финляндии, на все эти кавказские деньги закупить оружие.

— А в Берлин зачем ты снова вернулся? — спросил Серго.

— Где-то я должен тихонько ждать вызова в Болгарию. Там наше оружие и наша яхта. Все вполне легально. Болгарское правительство уверено, что винтовки и все остальное принадлежат македонской военной организации, посылаются в турецкую Армению для повстанцев.

Объяснять не приходилось. Все, что против турецких властей, пользовалось тогда в Софии полным сочувствием и поддержкой. Слишком много зла турки причинили болгарам…

— Так чего же вы ждете? Осенью на Черном море сильные штормы. Разве ты не знаешь? — пожал плечами Серго.

Камо побагровел.

— Мне зачем говоришь? Я не ЦК и не меньшевик бессовестный!

Камо прозрачно намекал на то, что после Стокгольмского — объединительного — съезда делами в ЦК РСДРП вершили меньшевики. От карательных же экспедиций, от чудовищных репрессий страдали-то преимущественно большевики. Против них была направлена вся лютая ярость властей.

Меньшевики, оправившись от первого испуга, решили: нет резона упускать то, что само дается в руки, грех не воспользоваться! Оки шумно, так, чтобы дошло до властей, предали анафеме сторонников вооруженной борьбы и принялись хозяйничать в обезглавленных социал-демократических организациях. И делегатов на съезд соответственно подобрали. От Грузии поехало десять меньшевиков… и один большевик.

Серго еще услышит от Ленина на занятиях партийной школы в Лонжюмо, близ Парижа.

— Запомнился, — говорил Владимир Ильич, — мне еще один, по-видимому довольно крупный факт, связанный с определением состава съезда. Это — протест тифлисских рабочих (числом, кажется, до 200) против полномочий тифлисской делегации, которая была почти сплошь меньшевистская и по численности своей выделялась из ряда вон, доходя, кажется, до 11 человек. Протест этот читался на съезде и, следовательно, должен быть в протоколах.

Серго сразу вспомнил милейшего приобретателя Чичикова из «Мертвых душ». Улыбнулся: до чего же полное сходство! Меньшевики записали в «ревизские сказки», то есть в свои партийные списки, три тысячи чохоносцев и тариэлов мклавадзе.[16]

Одно к одному. И в большом и в малом все не так, как хотелось. От Литвинова никаких вестей. Ни обещанной телеграммы, ни простой открытки. Камо тревожился, ругался, клялся, что все к черту бросит… Женится на белокурой фрейлейн!

У Серго свои неприятности. Тарасий известил, что мачеха ходила к старшине за свидетельством о бедности, вернулась в слезах. По всему Кавказу разослана «розыскная ведомость» — «по обнаружении Орджоникидзе… его надлежит обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение Кутаисского губернского жандармского управления».

Доброжелательные немецкие социал-демократы не сочли за труд обстоятельно растолковать геноссе Георгию — так они называли Серго, — что в Германии очень уважают порядок. Без свидетельства о бедности они не могут себе позволить хлопотать о стипендии.

Серго нетрудно было продолжить: без стипендии он не может себе позволить поступить учиться. Просто не на что.

…В Тиргартене, на Унтер-ден-Линден, на Курфюрстендамм назойливо лезли в глаза таблички: «Осторожно, листопад!» С черных кудрей Серго — он, как истый кавказец, конечно, без шапки — за воротник легкого пальто стекают холодные струйки дождя. Тоскливо.

…Серго торопился. Перед массивной дверью Национальной библиотеки у него свидание с Камо. Пусть ответит, как мужчина, как революционер, честно ли дольше оставаться в Берлине, изучать труды философов, ходить на дискуссии, проводить вечера за приятными беседами?

А право есть на это у него, двадцатилетнего?! В строю осталось так мало бойцов! Не подумают ли товарищи, томящиеся в тюрьмах, что он, Серго, просто струсил, отсиживается за границей. Сейчас он скажет Камо: