На берегах Лоб-нора русский ученый встретился с людьми «чуть не железного века». «Сидя в сырой тростниковой загороди среди полунагих обитателей одной из деревень Кара-Курчина, — рассказывает Пржевальский, — я невольно думал: сколько веков прогресса отделяют меня от моих соседей?»

Характерная черта, отличающая Пржевальского от большинства западноевропейских путешественников: не с презрением, не с уверенностью в мнимом расовом превосходстве, а с сочувствием и интересом приглядывался Пржевальский к жизни «подобных людей, каковыми, по всему вероятию, были и наши далекие предки»…

25 апреля 1877 года русские путешественники вернулись в город Курля. Из просторов пустыни они попали в прежнюю тесную клетку «почетного» арестного дома. Опять их содержали здесь взаперти, под караулом.

Участники третьей Центральноазиатской экспедиции Пржевальского. Стоят (слева направо): Пржевальский, его помощник Роборовский, казаки Румянцев, Телешов, Иринчинов, Калмыкин, Егоров, переводчик Юсупов, помощник Пржевальского Эклон. Сидят: препаратор Коломейцев, казаки — Аносов, Урусов, Гармаев. Рис. Роборовского.

Походные жилища экспедиционного отряда — палатка и юрта. Рис. Роборовского.

На пятый день по возвращении Пржевальского в Курля его принял джетышаарский правитель.

Прием состоялся во дворе Якуб-бека. Эмир оказался маленьким толстым человеком с черной седоватой бородой. После поклонов и приветствий он встал и подал русским путешественникам руку. Расспросив, как полагается, здоровы ли они и благополучно ли совершили путь, Якуб-бек сказал, что видел много европейцев, но никто ему не поправился так, как они.

Первое впечатление Пржевальского от знакомства было то, что эмир — человек, привыкший скрывать свои настоящие чувства и постоянно притворствовать.

«Якуб-бек, — рассказывает Пржевальский, — все время аудиенции, продолжавшейся около часа, не переставал уверять в своем расположении к русским вообще, а ко мне лично в особенности. Однако, факты показывали противное. Через несколько дней после свидания, нас, также под караулом, проводили за Хайду-гол».

Эмир и его приверженцы переживали роковое для них время. Богдоханские войска двигались на запад и грозили Джеты-шаару полным разгромом. Россия продолжала соблюдать в отношении Китая дружественный нейтралитет. Поэтому Якуб-бек усиливал строгости по отношению к Пржевальскому и его спутникам.

Путешествие по Джеты-шаару подходило к концу. Но истощалось и терпение Николая Михайловича. Вот запись, сделанная им в путевом дневнике 1–4 мая 1877 года:

«Пьем до дна горькую чашу испытаний… Идем из Курли в Тянь-шань под конвоем человек двадцати всякой сволочи, посланной с нами Бадуалетом под предлогом проводов. Не только мы, но даже наши казаки под караулом: сзади и спереди каравана едут солдаты и не дают никому слова сказать «кафирам»[39]. На Хайду-голе калмыкам запретили приходить к нам под страхом смертной казни. На обеих сторонах реки были поставлены караулы. Ложь и лицемерие на каждом шагу; нас ненавидят все провожающие, за исключением разве Заман-бека. Последний к нам нелицемерно расположен, но боится высказаться и потому также обманывает нас. Каторга ехать при такой обстановке».

Лоб-норцы. Фото Роборовского.

Наконец путешественники покинули владения Якуб-бека. Приставленные к ним конвоиры, рассказывает Пржевальский, «при расставании не устыдились попросить расписку в том, что мы остались всем довольны во время своего пребывания в пределах Джитышара».

В ущелье Балгантай-гол, в горах Восточного Тянь-шаня, экспедиция очутилась в трудном положении. В течение двух дней пали четыре лошади. Как двигаться дальше? Путешественники сожгли вещи, без которых они могли кое-как обойтись, завьючили всех верховых лошадей и пешком взошли на плоскогорье Юлдус.

Здесь, в первом же городке, где была почта, вдали от Родины, за много тысяч километров от Кавказа и Дуная, Пржевальский узнал, что еще 12 апреля началась русско-турецкая война. Это известие очень взволновало Николая Михайловича.

Война явилась конечным результатом «восточного кризиса». Поддержка, которую оказывала Россия национально-освободительному движению балканских славян против турецкого ига, привела в 1877 году к войне между Россией и Турцией.

«Из газет узнаю, что война с Турцией, наконец, началась», — занес Николай Михайлович в свой дневник 1 июня 1877 года. Он стремился в Тибет, он мечтал увидеть заветную Лхассу. Но война налагала иные обязанности: «В подобную минуту честь требует оставить на время мирное путешествие и стать в ряды сражающихся. Послезавтра пошлю об этом телеграмму в Петербург. Не знаю, какой получу ответ. Куда придется ехать? На Дунай или на Брамапутру?»

3 июля Пржевальский вернулся в Кульджу. Здесь он получил ответ из Петербурга. «Велено продолжать экспедицию. Теперь я могу делать это уже со спокойной совестью; вышло, что отправлюсь не на Дунай, а на Брамапутру».

В самом радостном настроении путешественник писал в своем дневнике: «Первый акт экспедиции окончен! Успех полный! Лоб-нор сделался достоянием науки!»

В Кульдже Пржевальский получил известие о смерти Якуб-бека и о вспыхнувшей вслед затем в Джеты-шааре междуусобице. Пржевальский не мог не придти к тому выводу, что в общем обстоятельства сложились исключительно благоприятно для его экспедиции. Вероятно, ни годом раньше, ни годом позже исследование Лоб-нора не удалось бы. Раньше Якуб-бек, чувствуя себя еще достаточно сильным в борьбе с богдоханскими войсками, не находил нужным считаться с Россией и не впустил бы русских путешественников. Теперь же, когда весь Восточный Туркестан охватила гражданская война, путешествие было бы и вовсе невозможно.

Пржевальский и его спутники провели в Кульдже около двух месяцев, готовясь к новому странствованию — через Джунгарию в Тибет.

28 августа 1877 года караван экспедиции с новым проводником — киргизом Алдиаровым — выступил в путь.

В этот день Николай Михайлович записал в свой путевой дневник: «Идем в Тибет и вернемся на родину года через два. Сколько нужно будет перенести новых трудов и лишений!.. Зато и успех, если такого суждено мне будет достигнуть, займет, вместе с исследованием Куку-нора и Лоб-нора, не последнюю страницу в летописях географического исследования Внутренней Азии!»

Однако на этот раз путешественнику не суждено было осуществить свои замыслы.

Уже через месяц, в горах Джунгарии, Николай Михайлович почувствовал себя больным. Распухло лицо, болело горло, по ночам трясла лихорадка. Но всего хуже был зуд. «От этого проклятого зуда нет, покоя ни днем, ни ночью», — жаловался Пржевальский.

Чтобы избавиться от зуда, он испробовал всевозможные средства: мылся отваром табака, солью, квасцами, мазался трубочной гарью, дегтем и купоросом, в городе Гучене пил лекарство, составленное китайским врачом из различных трав. Ничто не помогало.

Болезнь была вызвана длительными лишениями и нервным переутомлением. Николай Михайлович настолько ослабел, что у него тряслись руки. При всей своей выносливости он был не в состоянии продолжать путь и остановился в Гучене. Но в дымной, грязной юрте, без всякого дела, он чувствовал себя еще хуже, чем в пути. Сесть же в седло ему мешала сильная боль.

Ни делать съемку, ни даже ходить Пржевальский уже не мог. Оставаться дальше в Гучене или продолжать путь в Тибет — значило истощить окончательно силы и погибнуть без всякой пользы.