Тело штурмана ныло от ударов, левый глаз заплыл, в спину то и дело подталкивали, чужая лающая речь резала слух, и все это было так ужасно, так неправдоподобно. Телкин настолько был уверен, что ничего подобного с ним никогда не произойдет, что ему еще казалось это наваждением, оно минет, сейчас минет…
Но он по-прежнему видел ноги в шерстяных носках, шагающие по брусчатке рядом с тупоносыми сапогами конвоя, он уже узнал эти носки, связанные для него Катей, узнал бежевую штопку на правом носке и неожиданно осознал страшную правду: это он, он идет по чужой улице без унтов, это его связали, его взяли в плен…
В плен?!
Телкин рванулся, раскидывая конвоиров, но удар прикладом опять свалил штурмана с ног, и он грянулся о брусчатку и проехался по ней, обдирая лицо о камни…
— Надо уходить, товарищ капитан, — сказала радистка.
— Куда?
— Все равно. Надо искать дорогу.
— Дорогу? Ты думаешь, что говоришь?!
Радистка помолчала.
— Товарищ капитан, — сказала она, — разрешите, я объясню.
— Ну!
— Товарищ капитан, вы по званию старше и по должности. Вы командир. Но сейчас доверьтесь мне. Здесь оставаться нельзя, а пашней далеко не уйдешь… Надо искать дорогу.
— Где?! И зачем? Там фрицы!
— Нет там никаких фрицев, — сказала радистка. — Чего им ночью на дорогах торчать? Спят они ночью.
Бунцев покосился на Кротову.
— А ты ходила по дорогам? В тылу у немца, ходила?
— Ходила, товарищ капитан, — сказала радистка. — Вы доверьтесь. Пойдем!
Бунцев еще раз огляделся.
«А почему бы и нет?» — подумал он.
— Хорошо, веди, — сказал Бунцев вслух. — Куда пойдем?
— Туда, — не задумываясь, ответила Кротова и махнула рукой в сторону пожара.
— Туда?.. Город же там!
— Идите, идите, товарищ капитан! — позвала Кротова уже из темноты.
Каждые тридцать — сорок шагов они останавливались, нагибались, ножами счищали с унтов толстые, липкие ломти грязи. Бунцев вспотел. Он расстегнул меховую куртку, распахнул ворот комбинезона, снял шлем, но все равно ему было жарко и все равно приходилось отирать льющийся на глаза пот.
Радистка забирала влево. Полоса побледневшего зарева тянулась теперь по правую руку, и летчики шли вдоль этой далекой полосы.
«На восток идем, а надо на запад…» — думал Бунцев.
— Где твоя дорога? — спросил он Кротову на первой же остановке.
— Где-нибудь тут, близко, — сказала радистка.
— Откуда видно, что близко?
— Так ведь мы город огибаем, — сказала радистка. — Значит, должны на дорогу натолкнуться. Ведь какие-нибудь дороги в город ведут?
Бунцев промолчал. До такой простой истины можно было додуматься самому.
«Нервочки! — зло сказал он себе. — Нервочки!»
Они не сделали и сотни шагов, как радистка подняла руку.
— Что?
— Дорога, товарищ капитан.
Шоссе отделял от пашни неглубокий кювет. Радистка перебралась через кювет и ожидала капитана.
— Ну, и что теперь? — отрывисто спросил Бунцев. — Нам же на запад, к Телкину!..
Кротова открыто стояла посреди пустынного шоссе, поправляла унты. Разогнула спину.
— Вы не охотник, товарищ капитан?
— При чем тут охота?
— Утку, знаете, как стреляют?
— Лекцию читаешь?
— На перелете ее стреляют, — сказала радистка. — Она с кормежки на дневку всегда одним прямым путем летит. Здесь ее и колотят.
Это была вторая простая истина, но Бунцев не захотел принять ее.
— Так, — сказал он. — Утка, значит, прямиком летит… А кто петляет, ты знаешь?
— Заяц петляет, — невозмутимо ответила Кротова. — И если хорошо петляет — гончие лапы собьют, пока разыщут, товарищ капитан.
Бунцев еще не перешагнул кювет.
— Все равно, — сказал он. — Все равно. Не дождутся, гады, чтобы я от них по кустам и канавам хоронился. Пусть приходят. Шесть пуль — им, седьмую — себе.
— Нет! Шесть пуль им — мало! — жестко пояснила Кротова, — Больше можно. — И напомнила: — Надо идти, товарищ капитан.
…Сумрак медленно, нехотя отступал, и, продолжая идти в нескольких шагах за Кротовой, Бунцев Еидел уже не только движущееся живое пятно, а различал шлем радистки, линию мехового воротника, покатые плечи, короткие, неестественно толстые в унтах ноги.
Шоссе по-прежнему вело в безлюдную серую мглу, но глаз уже угадывал, где асфальт натыкается на щебенку обочин, а бурая пашня — на травянистые откосы кюветов.
Бунцев оглядывался, напрягал слух: в неясных звуках этой выморочной поры ему чудились звуки погони. И хотя радистка теперь удалялась от города, ее спокойствие Бунцева тревожило.
— Смотри, рассветет скоро! — предупредил Бунцев.
— Ничего. Нам бы проселок найти, — не останавливаясь, ответила Кротова. — Свернем на проселок — разберемся…
— Рассветет — поздно разбираться будет, — сказал Бунцев.
Проселок попался шагов через пятьсот. Бунцев и Кротова свернули, около получаса шли на юго-запад, натолкнулись на тропу и пошли тропой.
Небо посветлело. Ночной бесцветный мир обретал первые краски. Прибитая тропа серела среди поля — бурого поблизости и по-прежнему черного вдали. Белесыми вихрами торчали рядом с тропой кустики полыни. Показалась стена неубранной кукурузы. Она уже не была сплошной: глаз различал отдельные стебли, листья, обломанные верхушки растений.
Зарево пожара над станцией Наддетьхаза потускнело. Стало видно: в небо поднимаются клубы дыма.
Кротова приглядывалась к окрестности. Остановилась.
— Придется там, — кивнула она в сторону кукурузы. — Очень светло…
— Сворачиваем?
— Надо найти межу. На меже следы незаметней.
Они пробирались межой, пока кукуруза не поредела, пока не открылось новое поле, а за этим новым полем, в километре от летчиков, — темнеющие среди деревьев крыши хутора.
Кротова повернула обратно. Летчики петляли по кукурузе, раздвигая толстые стебли, ступая по оборванным, побелевшим листьям. Кое-где под ногой хрустели обглоданные початки.
Бунцев молчал. Он понимал: радистка «путает след». Что ж? Может, это выручит. Конечно, если немцы всерьез станут искать, то…
Кукуруза опять поредела. Бунцев узнал за стеблями то самое поле, ту самую тропу, с которой они свернули.
Радистка уже расстегнула куртку, бросила наземь кусок парашютного полотна, опустилась на него.
— Здесь, — сказала радистка. — Если по следу пойдут, мы их первые заметим.
И, вытащив пистолет, положила рядом с собой.
Глава вторая
Вернувшись к себе после осмотра места падения русского самолета, начальник разведывательного отдела армии майор Вольф приказал денщику подать горячей воды и приготовить свежий мундир. Майор долго и тщательно мылся, смывая гарь и сажу. Горячая вода, хрустящее белье, отглаженный китель мало-помалу возвращали равновесие духа, приглушали досаду. Майор уже спокойней думал о том, что осмотр почти ничего не дал. Но в запасе оставался пленный русский летчик.
Вольф аккуратно разобрал перед зеркалом пробор в длинных, прямых волосах, смочил волосы одеколоном, придавил щеткой, скупо улыбнулся глядящему на него из глубины зеркала сухощавому, еще очень молодому на вид офицеру.
Что ни говори, а выглядит он отлично, и вся жизнь еще впереди!
Выпив кофе, майор Вольф приказал денщику убирать, а сам прошел в кабинет. В приемной располагался адъютант Вольфа лейтенант Миних. Здесь же стояла походная койка лейтенанта.
— Хайль Гитлер! — вытянулся Миних навстречу своему шефу.
— Хайль Гитлер! — ответил Вольф.
— Пакет от заместителя командующего, — доложил адъютант.
— Принесите. Больше ничего нового?
— Больше ничего, господин майор.
— А как пленный?
На лошадином лице адъютанта расплылась улыбка.