— У нас одиннадцать тракторов, земля обработана, урожай собран. Ввезенный племенной скот акклиматизировался. Все рабочие Кемерова будут обеспечены молоком, мясом и овощами.

— Ваше подсобное хозяйство оказывает большое влияние на окрестных крестьян, — сказал секретарь Кемеровского райкома партии Тихомиров. — Многие из них обратились в сельский Совет с просьбой организовать коммуну и обеспечить ее техникой, как у американцев. К сожалению, мы пока еще лишены возможности дать им тракторы.

— Да, несколько крестьян просили меня продать им трактор, — подтвердил Ган. — Я вынужден был отказать, Кингери не хватает наших одиннадцати.

— Положение в шахтах вполне удовлетворительно: добыча растет. Скоро надо будет расширять фронт работы, — заявил Пирсон.

— Тогда нужны будут новые потребители угля.

— Прекрасно, — подытожил Себальд. — Железная дорога наш постоянный потребитель. А там войдет в строй химический завод. Это будет наш основной внутренний рынок. Товарищ Малер, нельзя ли ускорить пуск химзавода?

— Полгода, товарищ Рутгерс, полгода. Не раньше февраля 1924-го. Нам приходится преодолевать массу совершенно непредвиденных трудностей. Вы ведь знаете, проекты строительства завода не удалось найти.

Слова Малера дополнил его помощник, энергичный немецкий химик Штоммель:

— Нам многое пришлось делать заново. Если бы у нас были планы, проекты, мы сэкономили бы массу времени. Но ведь где-нибудь они должны быть!

Себальд знал, на что жалуются инженеры. «Успехи, — думает он, — а здесь опять кто-то мешает. Но главное теперь не это. Я привезу в Москву хорошие результаты, они обеспечат нам бюджет 1924 года». И вслух:

— Вы знаете, товарищи, мы послали в Центральный Комитет Куйбышеву отчет. Москва признала наши успехи. Имеется решение СТО от 29 июня. Обещают укрепить наше предприятие. Но передача Надеждинского завода отложена на год. Все колонисты с Урала должны быть переведены в Кемерово.

Расходились довольные. Да, кое-чего удалось достичь за это время. Кемерово твердо стоит на ногах.

Октябрь 1923-го. В московской штаб-квартире АИК Кузбасс собрались Себальд, новый представитель СТО Котляренко, назначенный вместо Шатова, и управделами московского бюро колонии Борис Фут.

— Экономить, товарищ Рутгерс, экономить, — настаивает Котляренко. — О расширении Кемерова сейчас нечего думать. Вербовка новых колонистов из Америки должна быть прекращена до весны 24-го года.

Этого Себальд не предвидел — новой денежной политики. Рубль стабилизировался, укреплялся червонец. Денег выпускали столько, сколько было обеспечено золотым фондом страны. Их стало мало. Доводы Котляренко неопровержимы.

— Ничего, — утешает Фут. — В наших хозяйственных жилах текла водянистая кровь. Теперь получаем настоящий рубль. Меньше крови, зато полноценная.

— Охотно соглашусь с вашим сравнением. — Себальд встал, зашагал по комнате. — Но для нас уменьшение количества крови может иметь плохие последствия.

— Переход на стабильный рубль вызовет временные ограничения. Но бюджет АИК будет принципиально сохранен, — успокаивал Котляренко.

— Если бы так… Но у АИК есть недруги, и они используют каждую трудность, — возразил Себальд.

И он не ошибся.

Заседание комиссии СТО. Уже несколько часов длится обсуждение. И вот заключительное слово главного инженера Сибирской железной дороги.

— Таким образом, в текущем хозяйственном году мы, к сожалению, не сможем покупать кемеровский уголь в прежнем количестве, — говорит он. — Вы видите, инженер Рутгерс, наш бюджет чрезвычайно скуден. Государственный план предусмотрел для нас очень скромные средства.

— Не столь скромные, — взрывается Себальд. — Сумейте только правильно употребить деньги.

— Товарищ Рутгерс, призываю вас к порядку, — вмешивается председательствующий.

— Вы позволите мне продолжать? Итак, с вашего разрешения, в этом году мы должны будем обойтись без кемеровского угля, то есть по мере нашей возможности мы будем покупать ваш уголь. Но железнодорожное сообщение на Транссибирской линии будет значительно сокращено. Денег хватит разве на ремонтные работы.

Мозг Себальда сверлит один вопрос: «Куда с нашим углем? Без сбыта. Без денег. Шахты придется закрыть, рабочих уволить…»

Комиссия следует за комиссией. И каждая отхватывает еще клочок бюджета. Немного денег, наверно, отпустят АИК Кузбасс на новый хозяйственный год. Еще нельзя предвидеть, до какой степени урежут финансы колонии.

На 23 октября назначено заключительное заседание Государственной плановой комиссии. Председательствует Кржижановский.

— Мы окажем АИК Кузбасс максимальную поддержку, — говорит Кржижановский. — На следующий хозяйственный год колонии будут отпущены следующие суммы… — Кржижановский оглашает решение, называет цифры.

«Мало денег, очень мало, — быстро прикидывает Се-бальд. — Мы должны будем закрыть Паравайскую шахту, не принимать новых колонистов до весны будущего года. Но и этих ограниченных средств хватит, чтобы продержаться. А в будущем году у нас будет свой собственный потребитель угля — химический завод».

В этот вечер пришедших с заседания Себальда и Фута ожидала двойная радость. Бронка вернулась из Крыма окрепшая после пребывания в санатории. А телеграмма, полученная из Кемерова, сообщала: «Ган с большим успехом организует продажу угля на вольном рынке».

Через несколько дней Себальд и Бронка уехали в Кемерово. Там состоялось собрание колонистов, посвященное бюджету наступающего года.

— Мы должны во всем ограничивать себя, товарищи, — объяснял Себальд. — Мы должны экономить. С деньгами стало туго. Вы знаете, рубль стабилизировался, и временно нет денег, чтобы расширять производство.

— Больше работать! — кричат из зала. — Будет больше угля, будет больше денег!

— К сожалению, это не так, товарищи, — возражает Себальд. Ему кажется, голос готов отказаться служить ему, когда он произносит: — Мы должны закрыть Паравайку. Для нашего угля нет сбыта. Движение на Транссибирской магистрали сокращено, железная дорога будет покупать у нас гораздо меньше угля.

— Зачем же мы приехали сюда?

— Слышите, товарищи, Паравайку закрывают! Мы работали… Шахтеры из разных стран.

— И всё зря… Удирать надо…

Себальд глядит в зал на взволнованные лица.

— Товарищи, стабилизация рубля на пользу рабочему классу, на пользу Советской власти. Это трудное время мы должны пережить вместе. Вы знаете, Гаи уже нашел новую возможность сбыта угля — продажу на рынке. А скоро, очень скоро у нас будет наш химический завод, лучший потребитель нашего угля.

Начало января 1924-го. Несколько колонистов уехали обратно в Америку. Люди ходят хмурые, недовольные.

«Может быть, я не на месте? — думает Себальд. — Темп развития колонии резко снижен. Советское хозяйство налаживается. Может быть, теперь мы уже не нужны? Противники колонии не прекращают борьбы, и наша борьба с ними становится бременем для наших друзей. Не настало ли время передать предприятие в рута русских товарищей?»

Себальд пишет заявление в отдел кадров СТО. Он просит освободить его от должности директора АИК Кузбасс.

— Себальд, ты не можешь уйти!

— А может быть, так лучше, Бронка? Я прошу направить сюда Домберга из Москвы или Лосьева из Ново-Николаевска. Предприятие ведь все равно когда-нибудь должно быть передано русским товарищам.

— Еще рано, Себальд. Ты не имеешь права покинуть свой пост. Наша задача еще далеко не решена.

Заявление Себальда осталось в ящике письменного стола Бронки.

Зима была жестокой. Ветер, лед и холод. Так настало 21 января 1924 года.

Сибирские сумерки. Столбы дыма неподвижно застыли в промерзшем режущем воздухе. На деревянной трибуне приспущены красные флаги. Люди молчат. Таким было Кемерово 27 января.

Издали движутся черные колонны. Колонна за колонной идут горняки. На лбу у каждого шахтерская лампа. Лампы сверкают, разрывая темноту. Люди подходят — русские, украинцы, американцы, немцы — рабочие многих стран мира. Впереди музыканты. Застывшие пальцы греют промерзшую медь литавр и труб, чтобы сыграть траурный марш. Еще две минуты. Шесть часов. В Москве два. Тишина.