Смородина многие делегаты знали неплохо. Знали, что грубоват, резок вожак молодежи о Петроградской стороны. Но вовсе не по той причине, что хотел показать свое «я». Внутренне он был удивительно чутким к судьбе любого рабочего паренька, обиженного мастером, притесненного администрацией. Резко он отстаивал свои взгляды.

Алексей Дорохов отметил в воспоминаниях, что выступления Смородина «на собраниях и совещаниях всегда бывали окрашены особой ядовитой усмешкой, характерной для питерского рабочего парня, сына заводской окраины, воспитанного в горниле ожесточенной классовой борьбы. Стоило ему заподозрить малейшее отклонение от классовой линии, как он становился нетерпимым и требовал самых решительных мер…».

Таким он и появился на трибуне 14 мая.

— Григорий Дрязгов явно спятил с ума. Он парень рабочий, но соглашатель, потому что меньшевик и, значит, верный подпевала чужаков. А Шевцову эта муть чем-то на пользу.

Нам по душе мысль Крупской в сегодняшней статье: русское пролетарское юношество всем сердцем с рабочей молодежью всех стран! Вот так и запишем в уставе. Да и выбросим на свалку все разговоры о «фантастическом торжестве труда». Это же пустая и глупая отсебятина гражданина Шевцова. Я не ведаю, на какие средства он существует, но мы-то все знаем, что без труда живут только паразиты. Кто не работает, тот не ест! Вот куда надо вести пролетарское юношество, да звать на такую борьбу, чтоб работа была не на хозяина, а на себя… А устав переписать, тогда мы за него и проголосуем!..

Вася Алексеев — его уже знала питерская молодежь, и его слово было особенно веско, — чтобы коренным образом изменить настроение тех делегатов, которые неразборчиво упивались «беспартийными» пунктами устава, сказал об Интернационале. Выступил он и против славянофильского пункта устава.

В те дни большевики по всей стране созывали митинги протеста против смертного приговора австрийскому социалисту Фридриху Адлеру. Вася Алексеев и предложил резолюцию в защиту Адлера.

После запевки Смородина и Алексеева дух на собрании стал иной.

Ребята начали говорить о том насущном, без чего жить им нельзя. Одни жаловались, что в районах их понимают плохо и что организация «Труда и света» должна помочь им в этом. Другие требовали от «вождей» активной борьбы за шестичасовой рабочий день и за бесплатное всеобщее обучение. Третьи говорили о гражданских правах с восемнадцати лет и о повышении расценок подросткам. Почти все предлагали оживить культурно-просветительную работу: открывать клубы, разворачивать спортивные занятия, шире проводить экскурсии.

Вокруг Шевцова и его дружков собиралась не искушенная в политике рабочая молодежь. Однако на крутых поворотах и ей были близки только лозунги большевиков. Ведь в Первомай никто и не вспомнил о шевцовском «воззвании». Праздник был смотром классовых, пролетарских сил под знаменами ленинцев.

Конечно, у организации «Труд и свет» шла пора весны, но со зловещими громовыми раскатами для ее «вождей». И все это отражало кричащее противоречие текущего момента: с одной стороны, тысячи революционно настроенных молодых рабочих и работниц, подростков и учеников, с другой — кучка «вождей» соглашательского толка. Точь-в-точь как у взрослых: там на левом фланге масса рабочих, которая день за днем жадно впитывает лозунги большевиков, на правом — в Петроградском Совете и во ВЦИК — крикливая кучка соглашателей, преданная буржуазному Временному правительству.

Это противоречие с каждым днем вскрывалось все ярче и ярче. Ленин почти каждый день выступал то в печати, то на митингах. Его читали и слушали сотни, тысячи молодых рабочих и делали для себя выводы вовсе не в духе шевцовского «братства», а в духе острой классовой борьбы за власть Советов.

Помимо Всерайонного совета «Труда и света», рос и укреплялся и Нарвско-Петергофский Социалистический союз рабочей молодежи. К нарвскому союзу тяготела Невская застава, где верховодил молодежью Иван Канкин. И Коломенский район, где работал Оскар Рыбкин.

Пожалуй, особо трудное положение было у Смородина. Многие его ребята льнули к Шевцову. А сам он — с узким кругом актива — действовал не хуже Алексеева и его товарищей. Они добились увеличения заработка почти всем подросткам; многие из подростков явочным порядком работали теперь шесть часов, а на ночные работы не выходили. На Петроградской стороне действовала младшая группа в партийной школе агитаторов, молодежь проводила экскурсии за город и на взморье. Возобновились занятия старого кружка в «очаге», где, кроме Доливо-Добровольского, вели беседы большевики Прохоров и Блохин.

Как вспоминал Доливо-Добровольский, учеба тогда еще только начиналась, и преподавать ему приходилось науку за наукой: природоведение, космография, искусствоведение, история культуры. «Все беседы я старался иллюстрировать картинками из сохранившихся у меня альбомов и запасов… Особенно увлекались Дарвином, но любимым курсом оказался курс Французской революции. Я старался прежде всего захватить слушателей романтическим интересом событий и, уже владея их вниманием, вместе с ними, четко разделить и распознать структуры: политическую и социальную… По иностранным языкам я пробовал вести групповые занятия с желающими. Но желающих в ту пору оказывалось мало: неясна была польза, и события отвлекали…» И во всех кампаниях большевиков ребята были при деле: собирали для армии и для деревни прочитанные газеты, разносили листовки, расклеивали воззвания. А кое-кто руководил отрядами Красной гвардии и учился владеть оружием.

Молодым большевикам оставалось лишь объединить фабричные коллективы молодежи на районной конференции, чтобы от всей Петроградской стороны заявить о своем отношении и к «Труду и свету», и к нарвским товарищам. Намечал Смородин собрать ребят сразу же после 7 мая. Но пришлось отодвинуть срок из-за общегородского собрания большевиков 8 мая и грандиозной молодежной демонстрации одиннадцатого.

На Васильевском острове, в здании Морского корпуса, собралось большевиков до шести тысяч. Громом оваций встретили Ленина: он сделал доклад о решениях VII Апрельской конференции. Он говорил, как важно завоевать на сторону партии прочное большинство трудящихся. Чтобы осуществить эту задачу, потребуется еще больше героизма, чем в дни февраля. «Мы, большевики, должны терпеливо, но настойчиво разъяснять рабочим и крестьянам наши взгляды. Каждый из нас… не ожидая того, что приедет агитатор, пропагандист, более знающий товарищ, и все разъяснит, — каждый должен сделаться всем: и агитатором, и пропагандистом, и устроителем нашей партии.

Только так мы добьемся того, что народ поймет наше учение, сумеет продумать свой опыт и действительно возьмет власть в свои руки».[2]

Эти мысли вождя целиком отвечали позиции Смородина. Идти в «Труд и свет» непременно, агитировать там и устраивать молодежную организацию. Только при этом вся она поймет, оценит и поддержит политику большевиков!

Собрание в Морском корпусе проходило с подъемом. В перерыве начался сбор средств для «Правды» и «Солдатской правды». Это был единодушный, добрый порыв. Солдаты снимали с гимнастерок серебряные и золотые георгиевские кресты, боевые медали; рабочие сдавали обручальные кольца, часы, цепочки, заколки от галстука, деньги. Сделал свой вклад и Петр.

Через три дня внутреннюю убежденность Смородина поддержала мощная демонстрация молодежи.

Надо считать, что возникла она стихийно: никто не готовил ее заранее. Но она отразила волю подростков, которые вдруг увидали посягательство на права своих товарищей.

Завелось «дело» за Московской заставой, в литотипографии Шварца. Подростки потребовали увеличить им оплату. Хозяин выкинул двадцать зачинщиков на улицу, остальным понизил заработок. Вмешался райком молодежи, с хозяином началась драчка. Кто-то крикнул: «На стачку! Молодежь района нас не оставит!» Из района в район пошла весть, всюду поддержали шварцев-ских подростков. «Правда» одобрила почин молодежи и пригласила ее на демонстрацию и митинг на Марсовом иоле. И 11 мая город оказался в руках молодых рабочих, которые не прислушивались к голосу соглашателей.