«Благодарю Вас, дорогая Варвара Аполлоновна, что Вы не заставили меня долго ждать ответа, — писал Спендиаров в следующем письме. — Чтобы снова не предаваться «чувствительным излияниям», которых я тщательно избегал в первом письме, не стану описывать того восторга, с которым я прочел Ваше письмо; скажу только одно: я знаю его наизусть с начала до конца…»

«Вот уже месяц прошел с тех пор, как я послал Вам письмо и ноты… — отчаивался он в третьем послании. — В течение трех недель я каждый день с нетерпением ждал от Вас ответа, но тщетно…»

Он сочинил еще меланхолическую «Берсез» («Колыбельную») для скрипки, и вдохновение оставило его. Пугаясь овладевшей им опустошенности, он стал искать забвенья в скитаниях.

«Саша был страшно нервозен в то лето, — вспоминал сопровождавший его в Евпаторию Налбандян. — Он не открывал мне своих чувств, но можно было судить о них — по безудержной словоохотливости, всегда появлявшейся у него в минуты крайнего возбуждения.

Говорил он о композиторах: о Римском-Корсакове и о Чайковском. Помню его утром около умывальника, жестикулирующим намыленными руками. Бывало, не дождешься своей очереди умыться.

В Евпатории мы дали концерт, на котором впервые исполнялись «Романс для скрипки» и «Берсез». После концерта был ужин с татарской музыкой. Я заставлял Сашу так много пить, что он спрятался от меня в какой-то ящик».

С тех пор пошли кутежи за кутежами. Желая избавиться от царившей в нем сумятицы, Саша покорно следовал за своим бесшабашным другом. Но вскоре ему стал претить грохот «талалы»[23] и вид забулдыг, доходивших в своем разгуле до такой степени отупения, что музыканты доигрывали пляски, засовывая кончик зурны им в ухо и ударяя бубном по темени.

Его потянуло к тишине, к покинутому им музыкальному уединению. Он укрылся во «флигеле мальчиков», и, успокаивая близких, оттуда стало доноситься тихое, сипловатое, задумчивое пение — верный признак начала выздоровления и вновь завязавшихся музыкальных дум.

В те дни Сашино воображение занимали армянские песни, подслушанные им у московских армян. Он обработал их для военного оркестра, и вскоре на симферопольских тумбах запестрели афиши, оповещавшие о

Вернувшись в Москву, он поселился в скромном домике на Малой Бронной, где сочинил немало инструментальных пьес и в том числе «Романс для виолончели», принесший ему первый отзыв в столичной прессе.

Любовная лирика отсутствовала в его новых сочинениях. «Я не пишу теперь страстных романсов; вроде «Нет вопросов», моя муза носит более мирный характер», — писал он Варваре Аполлоновне, обучавшейся пению в Париже.

Он рассказывал ей о своих музыкальных впечатлениях[24], о ходе занятий композицией. «Я кончил курс гармонии и приступил к изучению очень сложного контрапункта», — сообщил он ей 10 марта 1894 года.

В его письмах уже не было любовного трепета. Юношу охватили другие чувства. Николай Семенович Кленовский намеревался переехать в Тифлис. Необходимо было подумать о новом педагоге. Любимым композитором Спендиарова был Римский-Корсаков, Естественно, возникала мысль: в Петербург, к Римскому-Корсакову!

Летом, проездом в Алушту, Кленовский провел несколько дней в Симферополе. Сидя с Сашей за роялем или в абрикосовом саду у дома на Севастопольской, Николай Семенович старался внушить ему веру в себя, в свое право предстать перед великим композитором.

Саша все больше времени уделял музыкальному творчеству. Он работал лихорадочно: сочинял новые вещи, отшлифовывал старые. В те дни появился на свет его романс «К розе».

Это было в декабре 1894 года. После длительного перерыва, вызванного смертью Нерсеса Осиповича Нерсесова, у вдовы профессора собрались гости. «Среди них были поэт А.И. Цатурян и Александр Афанасьевич Спендиаров, — пишет в своих воспоминаниях Мамикон Артемьевич Геворгян. — Александр Афанасьевич по обыкновению исполнял свои обязанности: то есть сидел за роялем, аккомпанируя пению и играя европейские и кавказские танцы…»

Он оторвался от музыки лишь на время, когда, окруженный нерсесовской молодежью, поэт читал свое лирическое стихотворение «К розе». Молодой музыкант был взволнован. Порывисто вскочив с места, он подбежал к Цатуряну и «стал пожимать и трясти его руки».

«На следующий журфикс он пришел с готовым романсом, который вам всем так хорошо известен, — пишет далее Мамикон Артемьевич. — Он сам его торжественно сыграл на рояле. Мы все были в восторге от музыки…»

Прошла еще неделя. На следующем журфиксе у Нерсесовых новорожденный романс «К розе» прозвучал в исполнении баритона С. Евлахова.

«Успех был неописуемый, — вспоминает старый знакомый Спендиарова. — Все были в восторженном настроении. Все почувствовали, что в армянское музыкальное искусство вносится ценный вклад и что в армянскую музыкальную семью вступает новый композитор…»

Саша аранжировал романс «К розе» для баритона с сопровождением хора и тотчас же приступил к его разучиванию. С каждым днем увеличивался приток участников в его маленький любительский хор. Соревнуясь в приветливости и гостеприимстве, устраивали у себя спевки то одни, то другие представители армянской колонии. «Репетиции носили семейный характер, — рассказывала одна из участниц хора. — Нам подтягивали папы, мамы, дедушки, бабушки и даже маленькие дети, поднимавшие плач, когда няньки уводили их спать».

31 января 1895 года хор любителей под управлением А.А. Спендиарова выступил в Охотничьем клубе. Кроме романса «К розе», он исполнил несколько армянских песен, записанных и обработанных Спендиаровым. В марте того же года Сашу привлекли к участию в концерте памяти поэтов Мея и Ждановской, и он написал романс «Не знаю отчего» на слова Мея. В апреле ему пришлось прервать свою музыкальную деятельность — начались зачеты за восьмое и последнее полугодие. Окончив в мае курс юридических наук, Саша отложил сдачу государственных экзаменов до следующей весны и отправился в Симферополь, а оттуда выехал через некоторое время в Феодосию, чтобы участвовать в благотворительных концертах.

Приехав в Феодосию вечером, он тотчас же отправился к Айвазовскому. Художник принимал гостей только на склоне дня, когда в его мастерской, выходившей окном во двор, не хватало дневного света. В остальное время он работал, не теряя попусту ни одного мгновения. «Это был счастливейший в мире человек, — рассказывала о нем В.Л. Спендиарова. — Он был всегда в приподнятом настроении. Стоит себе в черном бархатном халате на лесенке, приставленной к мольберту, и, весело напевая, пишет».

В часы отдыха Иван Константинович любил играть на скрипке. «А… молодой Моцарт!» — радостно приветствовал он Сашу, когда тот вошел в залу. Пользуясь скрипкой, как кяманчой[25], художник играл татарский напев. Саша тотчас же уселся к роялю и подобрал аккомпанемент.

Второй из феодосийских благотворительных концертов состоялся в конце августа.

«К сожалению, я не помню, что именно играл Александр Афанасьевич, — рассказывала присутствовавшая тогда на концерте В. Л. Спендиарова. — олько как сейчас вижу на сцене молодого человека большого роста, с пышной, светлой, как лен, шевелюрой и в студенческом мундире с золотыми пуговицами».

К антракте Саша вышел в фойе. Взгляд его привлекла девушка удивительной красоты в светло-сиреневом кисейном платье. Вместе с дамами-патронессами, среди которых была супруга Айвазовского, она, сидя за столиком, продавала программы.