— Сказано в коране: «Они спросят тебя, как должно творить милостыню. Скажи им: должно помогать родным, ближним, сиротам, бедным, путешественникам. Добро, которое вы сделаете, будет известно аллаху».

— Но ты не ответил про закят,— не унимался мулла. — Скажи, как может правоверный уплачивать его?

— Аллах разрешает уплачивать закят четырнадцатью разными способами: золотом, серебром, верблюдами, коровами, баранами, зерном, ячменем, просом, маисом, бобами, горохом, рисом, изюмом и финиками. Может, ты хочешь, чтобы я рассказал, как именно следует высчитывать десятую долю — в золоте или в верблюдах?

— Нет, нет! — замахал руками мулла, отступая в толпу. — Ты поистине мудрый человек.

— Кому аллах запрещает вступать в брак? — летел уже новый вопрос.

— Сказано в четвертой суре корана: «Вам запрещается вступать в брак с матерями вашими, с сестрами вашими, с дочерьми вашими; с тетками с отцовой стороны, с тетками с материнской стороны, с дочерьми брата вашего и с дочерьми сестры вашей; с матерями вашими, которые вскормили вас грудью, с сестрами вашими молочными, с матерями жен ваших, с падчерицами вашими, живущими в ваших домах, с матерями которых вы входили в супружеские отношения (но если вы не входили в такие отношения, то на вас не будет греха жениться на них); с женами сынов ваших, которые от чресл ваших, а также запрещается иметь женами вместе двух сестер...»

Тут Улугбек вмешался и властно сказал:

— Хватит! Отныне ты мударис моего медресе, Мавляна Мухаммед. — Он усмехнулся и добавил: — Только помойся и переоденься, чтобы не смущать учеников, — ведь многие привыкли судить о человеке по его платью. Не так ли, о почтенные шейхи?

В тот же день новый мударис прочитал первую вступительную лекцию. На ней присутствовало, кроме учеников, девяносто ученых. Но, увы, отмечает летописец, лекция оказалась настолько ученой и умной, что ее никто не понял, кроме Казы-заде и Улугбека.

Это, вероятно, исторический анекдот. Но в нем, конечно, есть доля горькой истины. Он показывает, какой схоластической и заумной была наука того времени, связанная по рукам и ногам религиозными догмами, и как далека она оставалась от широких масс. Ученые были одиночками, и голос их не доходил до народа.

Вражда между Улугбеком и дервишами усиливалась с каждым годом. Но пока она оставалась скрытой, словно торфяной пожар под землей. Огонь пылает все жарче, а сверху ничего не видно. Только изредка струйки дыма да вдруг прорвавшиеся языки пламени выдают приближение опасности. Но потом они исчезают, и все опять кажется спокойным и мирным. А невидимый пожар между тем разгорается все сильнее...

Неожиданные удары следовали с разных сторон. Шейх-ал-ислам построил для горожан новые бани. Такое событие, конечно, стоило отметить пиром. Был приглашен и мухтасиб, уже прославившийся своей

ссорой с Улугбеком. Но на этом пиру правителя не было, и думали, что все обойдется благополучно.

Сначала и впрямь веселье шло хорошо. Мухтасиб чинно сидел на почетном месте, беседовал с шейхами и купцами и даже пригубил вина. Но когда, словно пестрые птицы, на лужайку выпорхнули танцовщицы, зазвучали голоса певиц, он не выдержал, вскочил и закричал:

— Кто посмел разрешить мужчинам и женщинам сидеть вместе и петь?! Ты шейх-ал-ислам без ислама!

Оскорбление было серьезным, и наутро шейх-ал-ислам отправился с жалобой к Улугбеку. Царевич привык к тому, что на пирах Тимура всегда не только выступали танцовщицы, но даже жены Повелителя сидели и пили наравне с мужчинами. Он вовсе не хотел отступать от подобных свободных порядков. Улугбек рассвирепел и решил проучить, наконец, неугомонного мухтасиба. Он приказал немедленно созвать всех городских казиев и устроить суд.

Судилище получилось странное и довольно двусмысленное. Похоже было, что казии больше склонны судить Улугбека и шейх-ал-ислама, чем провинившегося мухтасиба. Правда, они оказались вынуждены признать, что мухтасиб превысил свою власть и поступил неправильно, оскорбив духовного главу города.

Но тут нелепое вмешательство неожиданно изменило весь ход судилища. Один из воинов Улугбека, узнав, что во дворце заседают все городские казии, решил воспользоваться удобным случаем и прибежал с просьбой рассмотреть его собственное дело.

— О мудрейшие! — торопливо заговорил он.— У меня умер брат, а его вдова отказывается выйти за меня замуж. Говорит, что ей больше нравится какой-то торговец тканями, да падет гнев аллаха на его нечестивую голову!..

Желая поскорее покончить с непредвиденной глупой помехой, Улугбек поспешил сказать стоявшему рядом есаулу:

— Пойди с ним и сделай все, что он просит.

Это была ошибка. Улугбек тут же понял свой промах, заметив, как хитроумные казии переглянулись между собой. Правитель решил дело на основе бытовавших с давних, еще кочевнических времен неписаных правил. По ним действительно каждый имел право требовать, чтобы вдова покойного стала женой другого брата. Но он забыл о казуистике шариата, в которой так сильны были его противники. И они не замедлили напомнить об этом правителю.

Старший казий торжественно сказал:

— Такое решение не может быть справедливым, о великий эмир. Разве тебе неизвестно требование шариата, чтобы брак заключался только с общего согласия как жениха, так и невесты? Ни один из нас не признает без этого брак законным.

Все казии одобрительно замотали седыми бородами. А старший ехидно добавил:

— Нам придется пересмотреть свое решение о вине уважаемого мухтасиба. Теперь мы склонны думать, что его упреки в нарушении правил истинной веры некоторыми мусульманами не лишены оснований...

Так суд и закончился ничем. Больше того: оправдание зарвавшегося мухтасиба вдохновляло святош на новые вылазки против Улугбека и его друзей. Слухи об этом поражении правителя поползли по городским базарам. Дервиши разносили их по всем дорогам, пугая правоверных близостью страшного суда.

В традиционных молитвах по пятницам муллы все чаще ставили в пример Улугбеку его благочестивого отца. Шахруха даже превозносили как обновителя веры, какие появляются только раз в столетие, не чаще.