Улугбек хотел продолжать путь, но гонец схватил его лошадь под уздцы и повел за собой.

Вскоре они въехали в какой-то маленький кишлак. Все уже спали, только собаки хрипло лаяли и завывали за глиняными дувалами. Улугбек слез с лошади и стал стучать в ворота первого попавшегося дома. Долго не открывали, потом в калитке появился испуганный хозяин с фонарем в руке. Разглядев богатую алтайскую шубу Улугбека и всадников на хороших конях, он начал торопливо кланяться и приглашать в дом.

Улугбек вошел в комнату, где тревожно метался на низком столике желтый огонек светильника, гоняя по стенам уродливые тени. Было холодно. Улугбек сказал, чтобы развели огонь и сварили мяса на ужин. Был месяц рамазан, время великого поста, и он ничего еще не ел с рассвета.

Хозяин притащил охапку кривых сучьев, и один из нукеров, оттолкнув его в сторону, начал раздувать огонь в глиняном очаге. Сучки были сырые, разгорались плохо. Из очага с треском вылетали искры. Одна, словно огненная пчела, ужалила Улугбека. Она попала на рукав, сукно задымилось. Улугбек смахнул огонь и непонятно сказал:

— Ты тоже узнал...

Он сказал это почему-то по-турецки: «Сен хем бильдин», — и его понял только хаджа, которому врезалась в память загадочная фраза.

После этого Улугбек стал совсем мрачен. Он устало опустился на подушки и задумался. Тщетно пытался хаджа развлечь его разговором.

Вдруг распахнулась дверь, и порыв ветра едва не задул слабое пламя светильника. Вошли двое. Аббас боялся, что не справится со стариком, и прихватил с собою приятеля.

Улугбек сразу все понял и встал. Когда Аббас подошел к нему, он ударил его кулаком в грудь. Тогда приятель Аббаса бросился на Улугбека и стал срывать с него тяжелую алтайскую шубу.

— Я принесу веревку, держи его, — сказал Аббас и вышел из комнаты.

Хаджа, потерявший всякое соображение с перепугу, зачем-то начал дрожащими руками запирать за ним дверь на цепь. Приятель Аббаса подошел и отшвырнул его в угол.

В доме было тихо, словно в могиле. Никто из слуг и нукеров Улугбека не появлялся. Они не прибежали на помощь, когда вернувшийся с веревкой Аббас начал связывать Улугбеку руки.

Потом они вытащили старика во двор. Здесь тоже не было ни души. Холодный, резкий ветер раскачивал ветви старых тополей, обрывал с них последние листья. На небе сияли звезды, такие крупные и яркие, какими они бывают только в холодные осенние ночи.

Аббас тянул за веревку связанного Улугбека в угол двора, где тихонько журчал арык. Второй убийца светил им, подняв над головой закопченный тусклый фонарь.

— Здесь, — глухо сказал Аббас.

Он попытался поставить Улугбека на колени. Тот сопротивлялся, как мог. Тогда второй поставил фонарь на землю и бросился на подмогу Аббасу. Вдвоем, тяжело сопя, они опустили Улугбека за плечи на колени. Голову ему пригнули, и второй убийца крепко держал ее, пока Аббас вытаскивал из ножен кривую дамасскую саблю.

Улугбек не мог поднять голову, чтобы в последний раз посмотреть на звезды. Но он видел их отра-жения в черной воде арыка — неверные, зыбкие, исчезающие. Отражались в ней и блики от фонаря, похожие на рыжеватые струйки крови. Потом в темном зеркале воды блеснуло какое-то новое отражение, — Улугбек не успел догадаться, что это сверкнула сабля, — и больше он уже ничего никогда не видел.

Голова его упала в арык, в холодную осеннюю воду. И к журчанию воды прибавилось другое, едва слышное: это в арык горячим ручейком стекала кровь...

Так оборвался путь Улугбека. Но жизнь не останавливалась, она продолжала свой бег. Светили звезды над Самаркандом, и Али-Кушчи, глядя на них, гадал о судьбе своего учителя.

Смотрел на эти звезды и Абдал-Лятиф из окна дворца. Он не спал и все время ходил из угла в угол, ожидая весточки о возвращении Аббаса. Весть пришла только под утро, и тогда он смог, наконец, спокойно уснуть.

Дальше все уже было для него просто. Через два дня верные люди убили и Абдал-Азиза. Теперь Абдал-Лятиф мог спокойно занять заветный престол. И он начал править Самаркандом, не допуская, как записали историки, «ни уважения к старости, ни снисхождения к молодости».

Для начала были казнены все не успевшие скрыться куда-нибудь нукеры Улугбека. Потом строгой проверке подверглись эмиры, и тех, кто казался опасным, новый правитель предал суду.

Воспрянули духом люди божие — дервиши и суфии. Теперь для них в любое время был открыт путь во дворец. Правитель принимал их ласково и даже сам снисходил до участия в духовных беседах. Например, он показал большую ученость в запутанном споре о том, когда в священной книге корана глагол «делать» применяется в значении «уходить». К полному ликованию сейидов и шейхов, Абдал-Лятиф даже по пятницам сам начал читать в соборной мечети традиционные хутбы, как делали, говорят, только в глубокой древности первые халифы, вознесенные в райские сады за свою великую святость.

Но жизнь продолжалась, и Абдал-Лятиф не продержался и года на престоле, захваченном ценой такого злодейства. Пришла весна. Он часто проводил за пирами ночи в чудесных загородных садах, одевшихся в первую нежную листву. И однажды, когда Абдгл-Лятиф, полухмельной, возвращался на рассвете после пирушки в город, его подстерегли нукеры Улугбека, пожелавшие выполнить все тот же закон шариата: «Кто будет убит несправедливо, за того право мести мы предоставили родственнику его...» А нукеры приравнивались шариатом к родственникам.

Они ждали, притаившись в кустах у стены Чинарового сада. Когда на дороге показался правитель в сопровождении дремлющих в седлах после попойки прислужников и вельмож, самый меткий нукер натянул тугую тетиву лука. Пронзительный свист стрелы заглушил на мгновение веселое щебетанье проснувшихся птиц.

Абдал-Лятиф схватился за грудь, простонал сквозь зубы:

— Аллах, стрела попала... — и медленно сполз с седла на землю, в дорожную серую пыль.

Все его вельможи разбежались. Заговорщики отрезали ему голову — для этого был шариатом разработан определенный церемониал, — ив тот же день она повисла над входной аркой медресе Улугбека.

Правителем был провозглашен молодой Абдулла, племянник и зять покойного Улугбека, освобожденный из темницы. Он приказал взять тело Улугбека из медресе, где оно было тайком погребено друзьями, и перенести в мавзолей Гур-Эмир.

Улугбека похоронили в небольшой нише, в ногах у Тимура. Над его гробницей положили плиту из серого мрамора и написали на ней:

«Эта светоносная могила, эта недостигаемая гробница есть место последнего успокоения государя, нисхождением которого услаждены сады рая, осчастливлен цветник райских обителей, — он же — прощенный султан, образованный халиф, помогающий миру и вере, Улугбек-султан, — да озарит аллах его могилу! — счастливое рождение которого совершилось в месяцы 796 года в Султании; в месяце же зу-л-хидже 810 года в «городе Безопасности», в Самарканде, он стал полновластным в наместническом достоинстве; подчиняясь же приказанию аллаха — «каждый плывет до назначенного ему срока», когда время его жизни достигло до положенного предела, а предназначенный ему судьбою срок дошел до грани, указанной неумолимым роком, — его сын совершил в отношении его беззаконие и поразил отца острием кинжала, вследствие чего тот принял мученическую смерть, направившись к дому милосердия своего всепрощающего господа, десятого числа месяца рамазана 853 года пророческой хиджры».