— А в ваших местах какие настроения, сэр?
Но Кларенсу совсем не хотелось вступать в разговор, он коротко ответил, что едет из Сан-Франциско и пассажиры, должно быть, осведомлены обо всем не хуже его… Быстрый, испытующий взгляд, брошенный незнакомцем, заставил его пожалеть о своих словах, но в наступившей тишине рыжебородый пассажир, у которого, видимо, накипело на сердце, решил заговорить. Хлопнув себя огромными руками по коленям и нагнувшись далеко вперед, так что его огненная борода казалась головней, брошенной в самую гущу спора, он угрюмо сказал:
— Вот что я вам скажу, джентльмены. Не в том дело, какие политические взгляды здесь или там, не в том, какие права у штатов и какие у федерального правительства, не в том, имеет ли правительство право послать подмогу своим солдатам, которых эти конфедераты осаждали в форте Самтер, а в том, что первый же выстрел по флагу сорвет цепи со всех проклятых черномазых к югу от линии Мэсон-Диксон. Слышите? И как бы вы себя ни называли: конфедераты или унионисты[12], «медноголовые»[13] или сторонники «мирных предложений»[14], вы должны это понять!
Некоторые пассажиры уже готовы были очертя голову ввязаться в спор, один ухватился за ременную петлю и приподнялся, другой разразился хриплой бранью, как вдруг все стихло. Все взоры обратились к незаметной фигуре на заднем сиденье. Это была женщина с ребенком на коленях; она смотрела в окно с обычным для ее пола безразличием к политике. Кларенс достаточно хорошо знал грубоватую этику дороги, чтобы понять, как эта женщина, сама не сознавая своего могущества, не раз в течение дня смиряла страсти спорщиков. Теперь они снова опустились на свои места, и грохот колес заглушил их ворчание. Кларенс взглянул на миссурийца; тот со странным любопытством уставился на рыжебородого старателя.
Дождь перестал, вечерние тени стали длиннее, когда наконец они добрались до Фэр-Плэйнс, где Кларенс рассчитывал достать верховую лошадь, чтобы доехать до ранчо. К своему удивлению, однако, он узнал, что все наемные лошади разобраны, но вспомнил, что тут под присмотром арендатора пасется часть его собственного табуна и что таким образом он может выбрать лошадь получше. Туда он и направился. Выйдя с извозчичьего двора, он узнал голос миссурийца, который о чем-то шептался с хозяином; при его приближении оба отошли в тень. Кларенса охватило смутное беспокойство; он знал хозяина, который, видимо, в свою очередь, был знаком с миссурийцем. Если они оба избегают его, за этим что-то скрывается. Может быть, до них дошли сведения о его репутации возможного униониста? Но этим не могло объясниться их поведение в таком поселке, как Фэр-Плейнс, где сочувствие явно было на стороне южан. Встревоженный сильнее, чем сам готов был себе признаться, он наконец после некоторых проволочек раздобыл лошадь и, оказавшись снова в седле, внимательно огляделся по сторонам, ища глазами своего бывшего попутчика. Но тут другое обстоятельство усилило его подозрения: главная дорога шла на Санта-Инес, ближайший город, и дальше — на ранчо Роблес; Кларенс выбрал ее нарочно, чтобы наблюдать за миссурийцем. Но был еще проселок, ведущий прямо на ранчо и известный только его постоянным посетителм. После нескольких минут скачки на мустанге, с которым не могли сравниться лошади с постоялого двора, Кларенс убедился, что незнакомец наверняка поехал проселком. Пришпорив коня, Кларенс рассчитывал все же добраться до ранчо раньше миссурийца, если он действительно ехал туда.
Мчась по знакомой дороге, Кларенс под влиянием странной игры воображения не думал о своей цели, а предавался воспоминаниям о днях юности, полных надежд, когда он впервые ехал по этому пути. Девушка, которая тогда ждала его, стала теперь женой другого; женщина, которая тогда была ее опекуншей, — теперь его жена. Без терзаний он перенес уход девушки, а теперь из-за ее разоблачений ему придется пережить предательство собственной жены. Так вот она, награда за его юношеское доверие и преданность! Он рассмеялся горьким смехом. И, как продолжение все того же юношеского самообмана, явилась мысль, что благодаря этому он стал более мудрым и сильным.
Было уже совсем темно, когда он доскакал до верхнего поля — первой террасы ранчо Роблес. Среди зеленого моря весенних трав, словно призрачный остров, смутно виднелись белые стены касы. Здесь проселок соединялся с большой дорогой — отсюда она одна вела к дому. Кларенс знал, что никто не мог его опередить по пути из Фэр-Плейнс, но надо было принять меры, чтобы остаться незамеченным. Возле зарослей ивняка он сошел с коня, расседлал, разнуздал его и ударом риаты по крупу отправил галопом по направлению к табуну пасущихся мустангов. Затем, держась в тени полосы молодых дубков, он стал пробираться вдоль других продолговатых террас усадьбы, чтобы подойти к дому со стороны старого сада и кораля. Моросил дождь, и порывы ветра временами сгущали его в мутную, волнистую завесу, которая мешала видеть и облегчала его замысел. Он благополучно добрался до низкой кирпичной стены кораля; заглянув через нее, он, несмотря на темноту, заметил, что много лошадей было с чужими таврами, и даже узнал двух-трех из округа Санта-Инес. Под длинным навесом возле конюшен виднелись неясные очертания пролеток и бричек. В усадьбу съехались гости — Сюзи была права!
И все-таки, пока он стоял у стены старого сада, ожидая наступления ночи, на него снова нахлынули грустные воспоминания, и в них потонуло его нервное возбуждение. Вот отверстие в стене, где была старая решетка и где стояла миссис Пейтон в то утро, когда он собирался навсегда покинуть ранчо; здесь он впервые обнял ее и остался. Легкий поворот головы, мгновенная нерешительность, один взгляд ее томных глаз — вот к чему они привели. И вот он опять стоит у той же разрушенной решетки, а его дом, его земли, даже его имя используется обезумевшей коварной фанатичкой, и сам он крадется, как шпион, выслеживающий собственное бесчестье! С горькой улыбкой он снова взглянул на сад. Несколько темно-красных кастильских роз с мокрыми листьями сгибались и качались на ветру. Вот здесь в первое утро своего приезда он поцеловал Сюзи; внезапно в памяти всплыло благоухание ее розовых щек; он потянул к себе цветок и долго-долго вдыхал его аромат, пока не почувствовал слабость и не прислонился к стене. Потом опять улыбнулся, на этот раз со злорадством, — в том, что казалось ему цинизмом, уже зарождался смутный план мести!
Наконец стемнело, и можно было отважиться перейти через аллею, ведущую к входу, и пробраться к задней стене дома. Его первым естественным побуждением было открыто войти в парадную дверь, но его сменило острое искушение подслушать и незаметно выследить заговорщиков — обманутым всегда так соблазнительно стать свидетелями своего позора. Он знал, что одно объясняющее слово или жест, извинение, просьба или даже испуг жены способны смирить его гнев и разрушить его замысел. Прекрасно зная расположение дома и пользуясь тем, что гости чувствуют себя в полной безопасности, он имел возможность, находясь на темной лестничной площадке или на галерее, присутствовать на тайном совещании в патио — единственном месте, подходящем для такого многолюдного сборища. Отсутствие света в наружных окнах подтверждало, что собрание происходит именно там. И в уме Кларенса быстро возник план, как проникнуть в дом.
Пробравшись к задней стене касы, он стал осторожно огибать поросшую терновником стену, пока не дошел до широкого, похожего на печное отверстие окна, наполовину скрытого огромной плетью страстоцвета. Это было окно бывшего будуара миссис Пейтон. Через это окно он когда-то проник в дом, захваченный скваттерами; отсюда Сюзи подавала знак своему возлюбленному-испанцу, здесь сломал себе шею предполагаемый убийца судьи Пейтона. Но все эти воспоминания не остановили его, настало время действовать. Он знал, что со времени той трагедии будуар заброшен и пуст; слуги верили, что сюда приходит дух убийцы. Пробраться в комнату, цепляясь за страстоцвет, было нетрудно; внутренняя рама была открыта; шорох сухих листьев на голом полу, шум крыльев потревоженной птицы над самым ухом — все это были признаки запустения, источник странных звуков, которые слышались здесь. Дверь в коридор была заперта легким засовом лишь для того, чтобы не хлопала на ветру. Отодвинув задвижку перочинным ножом, Кларенс заглянул в темный проход. Свет, пробивавшийся из-под двери слева, и шум голосов доказывали, что его предположение правильно и что собрание происходит на широких балконах, окружавших патио. Он знал, что эти балконы видны с узкой галереи, защищенной от солнца с помощью жалюзи. Он добрался туда незамеченный; к счастью, жалюзи были все еще спущены. Сквозь них он мог, оставаясь невидимым, наблюдать и слышать все происходящее.