Строились крупные современные плотины: Кампырраватская на Карадарье и Газалкентская на реке Чирчик, головные сооружения на отводах магистральных каналов; маловодные системы были подключены к богатым влагой источникам — всего введено в строй более двухсот ирригационно-мелиоративных объектов. И все же…

«На полку работаем», — вздыхали, бывало, проектировщики. Инженерная мысль, размах опережали возможности. Но, к слову, жизнь доказала их нужность: пришло время, и почти все проекты были пущены в дело.

Все же в конце 30-х годов иные авторы весьма толковых разработок, не дождавшись воплощения их в жизнь уезжали из Азии, тем паче что, случалось, на специалиста, проекты которого оставались до поры на ватмане, поглядывали косо. («Не то делаешь, выходит… Не ту линию гнешь…»)

Виктор Васильевич Пославский, коренной туркестанец, бреющий голову наголо, с острым взглядом голубых глаз, высокий, решительный — когда-то создавал первые водхозы в Ферганской долине, пробирался от станции к станции на платформе, вдоль бортов которой были уложены кипы хлопка, — в них вязли басмаческие пули, — даже он, участник первой крупной ирригационной стройки — Вахшской плотины, — приуныл. Именно в этот момент и появился на жизненном горизонте у Пославского и его товарищей-ирригаторов Усман Юсупов.

Он не любил подчеркивать значение партийной работы, тем более противопоставлять ее другим, весьма достойным в его глазах занятиям. Высказывался иногда лишь в том смысле, что поток событии, заседаний, разговоров, подлинное значение которых подчас скрывается за внешней обыденностью, лишь внешняя, всем видная сторона. Главное же то, что стоит за этим, — умение в нужное время заняться самым актуальным делом, обратить внимание на самый горячий участок, разыскать среди огромного количества заметок и зарубок в памяти ту, к которой надо возвратиться именно сейчас. (Вспомните, когда-то Ленин говорил о часе восстания: вчера было рано, завтра будет поздно…)

Умение определить нужный момент и тогда действовать со всей решительностью — вот, пожалуй, как может быть названо великолепное качество, сполна присущее и самому Юсупову.

С утра Юсупов с помощниками изучал сводки о подготовке к выборам. Дело было новое, на местах, особенно в отдаленных районах, допускали немало путаницы.

Юсупову переслали запрос из степного района, адресованный Госплану. Помощник, докладывая, улыбнулся. Случай и впрямь казался забавным: для устройства кабин на избирательных участках просили дополнительно выделить балки и доски.

— Белыми нитками шито, — тоном снисходительного к людским слабостям разоблачителя сказал помощник. — Лес им, как всегда, позарез нужен, вот и решили воспользоваться избирательной кампанией.

Юсупов тоже усмехнулся, но тут же посерьезнел.

— Наверное, не только поэтому, — сказал он, насупившись. — Смеяться, наверно, не надо: они ответственность чувствуют. Понимаешь? Чтоб все солидно было, хотят.

Вежливый телефонный звонок напомнил, что в двенадцать вернисаж — откроется выставка, приуроченная к 1 съезду художников Узбекистана. Юсупов не часто бывал в Музее искусств, размещавшемся в старом здании с ампирными колоннами и мраморной статуей у входа — атлант с земным шаром на согнутых плечах. Помнил имена ведущих художников: Беньков, Буре, Кашина, Кедрин, Волков, Усто-Мумин. Иные картины казались Юсупову странными, лица некрасивыми, во всяком случае, если судить по-житейски. Но ловил себя на том, что, к примеру, картина «В чайхане» приковывает чем-то непонятным, но сильным: грубые, почерневшие лица, огромные, почти уродливые, потрескавшиеся ладони бедняков. А в самой глубине глаз — свет человеческого достоинства, пробужденного словом: Ленина. Он тоже был здесь: на стене чайханы висел его портрет. Ленин был неуловимо схож с трудовым людом. Между ними существовало единство — художник сумел это выразить.

В искусстве Восток привык к благолепию, а эстетикой Юсупов занимался весьма бегло лишь на курсах в Москве. Но и в этой куда уж больше тонкой области на помощь приходило внутреннее чутье, пожалуй, главная черта юсуповского таланта. Он ощущал собственную связь свою с теми рабочими в чайхане: вот так же он, неграмотный парень, в убогом селении Каунчи слушал о революции, о Ленине… Значит, в картине жила правда.

Не всегда мог Юсупов вот так объяснить себе и другим, в чем достоинство картины, но не случайно же, не по прихоти, это ему не было свойственно, поддержал он, пригрел в годы войны и уже упоминавшегося Фалька, и многих других художников, артистов, писателей.

Работы Буре, изображавшего ярко, с обилием этнографических деталей жизнь старого Самарканда, а также Бенькова — его Юсупов знал лично, даже хвалил как-то за внимание к современной тематике, — были понятней и на выставке тоже занимали центральное место…

К себе вернулись лишь во второй половине дня. Несколько часов кряду, распорядившись, чтобы никого не впускали к нему, сидел Юсупов над материалами к предстоящему бюро ЦК, на котором вновь поднимался вопрос о работе среди женщин. Самым опасным были сейчас перегибы: кое-где по недомыслию, а кое-где вполне сознательно доводили до абсурда справедливое партийное требование о выдвижении женщин на руководящую работу. Всему Узбекистану стал известен анекдотичный случаи, когда женщину назначили директором мужской бани. Юсупов находил в этом не только смешное. Противники женского равноправия меняли тактику; на враждебные поступки не решались — нашли другие ходы.

Чрезмерное усердие иных ретивых исполнителей тоже не приводило к добру. В Самаркандской области на новенькие тракторы посадили неопытных, только что окончивших курсы девушек и загубили моторы. Зато в сводке с гордостью указали добрый десяток женских имен. Были и документы, свидетельствующие о драматичных случаях внутри семьи: избиения, самоубийства. Юсупов сделал заметку на полях справки, подписанной прокурором: «Надо каждый раз выяснять, есть ли действительно феодально-байские мотивы». Мысль эта у него давняя. В самом деле: в русских семьях, проживающих в республике, ссоры, скандалы, когда в ход пускают кулаки, тоже еще случаются, однако в этом логично видят лишь хулиганство, грубость, жестокость по отношению к собственной жене, а не к женщинам вообще.

Но очень многое Юсупова радовало. Не только общие, приятные цифры о росте образованности среди женщин, об увеличении числа узбечек, вставших к станкам и машинам, об активных общественницах и бойких комсомолках, о женщинах, выдвинутых кандидатами в депутаты Верховного Совета Узбекистана. Красным карандашом отчеркнул он особенно понравившиеся ему факты.

В Ташкенте парашютистки Хабиба Умарова, Бибинисо Болтабаева и Акила Атауллаева готовятся к групповому затяжному прыжку.

В Андижане, не дождавшись, пока милиция отзовется на их жалобы и примет решительные меры, студентки педтехникума устроили засаду, поймали хулиганов Тохтасынова Эргаша и Балтаева Арипа, заглядывавших и стучавших по ночам в окна общежития, и заперли обоих в темном чулане на трое суток, чем, как указывалось в бумаге, нарушили закон.

«Прежде всего закон нарушил начальник милиции и хулиганы, а девушки молодцы!» — написал Юсупов.

На республиканском конкурсе юных математиков первое место заняла Султанпашша Касымджанова.

Госиздат готовит к выпуску «Песни девушек» поэтессы Зульфии.

Юсупов вспомнил ее: совсем юная, с вьющимися над высоким лбом локонами, с лучистыми глазами… Читала на каком-то торжественном вечере свои стихи. Красивый, из глубины души идущий голос. Так же, как каждое слово.

Он еще раз переворошил кипу бумаг, выбирая нужные, отчеркивая те места, которые должны быть использованы при подготовке доклада ЦК VIII съезду КП(б) Узбекистана.

Юсупов отпил чаю из крохотной тонкой пиалы, посидел с минуту, прикрыв глаза, вызвал машину. Дом был совсем рядом со зданием ЦК, с великим удовольствием дошел бы до него пешком, но предписания органов требовали строжайше соблюдать меры против покушений, хотя после убийства Кирова ни одного подобного случая не произошло.