Пегги задумчиво растерла тело и уселась перед зеркалом в позе лотоса, как можно шире разведя ноги. Пока удавалось принять эту или какую-либо другую позу, пока она могла, лежа на спине, коснуться коленями головы — все было в порядке: тело оставалось таким же гибким и юным, как в молодости. Теперь оставалось только развернуть бедра, чтобы убедиться, какой совершенной прямой линии можно достичь, постоянно упражняясь. В эту минуту Пегги безумно нравилась сама себе и жалела, что никто ее не видит.

— Быстрее! — сказал Бен Слиман. — Теперь помедленнее… Так… Да… Продолжай… Хорошо… Не останавливайся… — Его руки судорожно стискивали голову блондинки, прижатую к его животу.

Слиман никогда не отправлялся в дорогу, не прихватив вместе с багажом двух-трех скандинавок с белоснежной кожей. Он мечтал о таких красотках будучи подростком, но тогда ему были доступны лишь местные толстые проститутки.

Сегодня же за право подняться на борт его личного авиалайнера боролись редкие красавицы, зная, что получат за свои труды более чем щедрое вознаграждение. А трудиться приходилось, что называется, в поте лица. Изощренные сексуальные требования грубого, похотливого, не знающего нежности Бен Слимана вызывали чуть ли не шок даже у самых искушенных жриц любви. А после возвращения этим несчастным, одурманенным гашишем, измученным, потерянным требовалось немало времени, чтобы прийти в себя. Такое случалось даже тогда, когда Бен Слиман брал с собой в очередную поездку трех или четырех девиц и они регулярно сменяли друг друга, чтобы удовлетворить хозяина. Для любовных утех был отведен роскошно отделанный салон в задней части авиалайнера.

— Ты мне делаешь больно! Так… Да… Быстрее!.. Еще быстрее!..

Его тело содрогнулось, и девушка с перекошенным от отвращения лицом бессильно откинулась на спину. Она лежала неподвижно, с широко открытыми глазами, не имея сил вытереть обрызганное спермой лицо. Цепкие пальцы Слимана все еще сжимали ее руку. Почему он не дает ей передохнуть? Поспать бы немного… Поспать? Девушка посмотрела на него, и гримаса удивления застыла на ее лице: невероятно, но ее мучитель был готов снова заниматься любовью.

— Начинай! — приказал Бен Слиман, даже не посмотрев на партнершу. Взгляд его странно расширенных, округлившихся глаз был устремлен на стену. Дело в том, что его салон и помещение, которое занимала Пегги, разделяла стена, представлявшая собой специальное зеркало без амальгамы. И вид нагой Пегги, чьи ноги были разведены аж на 180 градусов, доводил Бен Слимана до исступления.

Ну как не впустить посетителей, если в руках у них чек на целых двадцать тысяч долларов в пользу «Общества защиты птиц»? Люси Мадден в одинаковой степени ненавидела и мужчин и женщин, но птицы, по ее мнению создания среднего пола, представлялись ей существами иного, высшего порядка. Люси была от них без ума. Ее квартира выглядела как огромный вольер, где щебетали всевозможные пернатые — от крохотного колибри до обыкновенной канарейки. Всюду громоздились клетки, где обитали попугаи, дрозды, две совы, какаду, зимородки, райская птичка, дятлы, славка, три перцеяда и раненый пеликан, доставленный из Греции неделю назад.

С бессознательным садизмом Люси разместила самок и самцов в смежных, но отдельных клетках, так как зрелища их совокупления она бы не вынесла. С нее хватало того, что подобные видения преследовали ее по ночам, в кошмарных снах. Люси просыпалась в холодном поту, с ужасным чувством стыда и вины. Каждое утро ее горничная выгребала из клеток столько помета, что желающий мог бы основать процветающее предприятие по производству удобрений. В квартире стояла удушливая, как в зоопарке, вонь, но никто из многочисленных посетителей, ожидающих приема с подарками для «дорогих малюток», казалось, не замечал этого. Можно ведь зажать нос и перетерпеть. Это было ничто в сравнении с несколькими строчками в колонке знаменитой Люси Мадден. А она могла многое: кого-то вознести, сделать известным, а кого-то перестать упоминать вообще, что означало приговорить его к забвению.

— Впустите их, — приказала Люси Аните.

Два приличных молодых человека, одетые со скромной элегантностью, поклонились и уважительно поцеловали хозяйке руку. Неплохое начало…

— Господа, — сказала она, держа в руке чек. — Не знаю, как и благодарить вас за вашу щедрость. Да, да! Ведь птички такие беззащитные и так страдают от людской черствости… Что вас привело ко мне?

— Мы журналисты, — шатен выговорил эти слова чуть запинаясь.

— И вы тоже? — обратилась она ко второму посетителю, блондину.

— Да, — ответил тот.

— Напомните-ка мне ваши имена. — В ее голосе прозвучало плохо скрываемое недоверие.

— Ричард Гордон, — представился шатен.

— Питер Грант, — поклонился блондин.

— Полагаю, вы хотите взять у меня интервью как у президента «Общества защиты птиц»? — спросила она.

— Н-не совсем так, — промямлил Гордон… — Безусловно, мы восхищены вашей деятельностью на этом поприще, но…

— Обращаемся к вам как к коллеге, — прервал его Грант. — И помочь нам можете только вы, женщина, способная столько времени и сил отдать этим необыкновенным существам. — Он широким жестом указал на вольер.

В это время Гордон, несмотря на жесткий самоконтроль, не выдержал и зажал нос платком, делая вид, что сморкается.

— И чем же я могу помочь?

— Никто лучше вас не осведомлен о том, что происходит за кулисами нашего огромного мира…

Еще бы! Ни одна знаменитость и шагу не могла ступить, чтобы об этом сию же минуту не стало известно ей, Люси Мадден. За тридцать лет своей журналистской карьеры она все успела увидеть, все узнать, все запомнить. Ее поразительная желчная память сохраняла даже незначительные подробности увиденного или услышанного. Люси и спустя десять лет могла безошибочно назвать цвет платья какой-нибудь дамы на каком-нибудь приеме или описать ее безобразную шляпку. В «расследовании» любовных приключений ей не было равных, и она со злорадным удовлетворением камня на камне не оставляла от репутации того или иного общественного деятеля, разбивала браки, ссорила лучших друзей, сеяла панику в правительствах. Благодаря ей из газеты «Пэйдж Твэлв», где она работала, один за другим вылетели три директора, словно она мстила им за то, что ни разу в жизни не переспала с мужчиной.

— Какое издание вы представляете?

— Мы корреспонденты агентства.

— Какого агентства?

— Агентства «Глобаль», правление которого находится в Мюнхене. Мы освещаем события по всей Европе, вплоть до железного занавеса.

— Как поживает мой друг Ганс Фехнер? По-прежнему лысый?

— Если честно признаться, контактов на таком высоком уровне у нас нет, но наш шеф чувствует себя неплохо.

— Отлично! Что вы хотите?

— Мы хотели бы выпустить серию статей об одной… особе.

— О ком?

Гордон и Грант обменялись взглядами. И Грант, словно бросаясь в омут, выпалил:

— О Пегги Сатрапулос.

— Странно! Я уже все сказала о ней в те времена, когда она еще вызывала к себе какой-то интерес. Сегодня она представляет только себя саму, то есть ничего. Она вышла из моды.

— Вы знаете, европейцы…

— Не говорите, я знаю их лучше, чем вы. В каком плане вы собираетесь о ней писать?

— Скорее в критическом.

— Самое худшее для человека — это когда о нем вообще не говорят.

— Если бы вы могли…

— К сожалению, не могу. — Она сложила чек кончиками пальцев и сунула его в корсаж. — У меня контракт с «Пэйдж Твэлв».

— Но никто никогда не узнает о том, что вы нам помогали.

— Все так говорят.

— Уверяем вас, никто…

— Пусть так! Но я очень занята.

— Может быть… еще тридцать тысяч для ваших птичек…

— Конечно, пятьдесят тысяч на эти цели…

— Тридцать.

— …пятьдесят тысяч стоят того, чтобы кое-чем пожертвовать. Поэтому я не стану вам рассказывать о том, что уже всем известно: о ее многочисленных любовниках, сексуальных извращениях, продаже фетишистам своего нижнего белья, о контракте с фабрикой по производству надувных кукол, которая продает изображение Вдовы в натуральную величину и платит ей огромные проценты. Скандальные подробности о несостоявшемся браке с Калленбергом тоже ни для кого не тайна. Я, кстати, там была и не постеснялась высказать этой дамочке все, что о ней думаю.