Как бы ни была желанна поэту «широта с чувством и мерой», бесполезно было бы ожидать от Ричарда по крайней мере последнего из названных качеств! Мы щедро черпали из этих старинных повествований, иногда заполняя выдержками из них целые страницы в надежде, что читатель почувствует то наслаждение, которое переживала при знакомстве с ними автор настоящей книги. К тому же непосредственное соприкосновение с источником поможет читателю более самостоятельно выработать личное мнение о герое, который словно бы сошел к нам со страниц рыцарского романа.

Замок Монмирай, 6 января 1169 года, Богоявление. Типичная феодальная картинка: король Франции Людовик VII принимает самого важного из своих вассалов Генриха II Плантагенета, который прибыл, чтобы принести феодальную присягу на верность — «фуа и оммаж».

Феодальное общество пронизывалось и скреплялось подобными договорными связями, соединявшими человека с человеком — или, лучше сказать, сеньора с вассалом и наоборот (причем подразумевалось, что роль как высшего, так и младшего в таком союзе могла доставаться и женщине). Можно представить, как Генрих, коленопреклоненный и не перепоясанный мечом, влагает свои руки в руки короля, который восседает в обтянутом голубым шелком кресле с высокой спинкой; первый обещал верность, второй, принимая это обещание, обязывался оказывать первому покровительство. Но если обычно подобная церемония представляла собой едва ли не будничный обряд, заурядный для своего времени, то событие, происшедшее в замке Монмирай, имело особый смысл.

Сначала определим побуждения участников происходящего: в роли принимающего присягу сеньора выступает король Франции; тот, кого он целует в уста, — король Англии, но присягает он лишь за свои владения на материке, столь же, если не более обширные, что и домены, находящиеся в непосредственном владении короля Людовика VII: они охватывали весь запад Франции.

Заметим также, что обряд этот затрагивал еще трех человек, о чем с первой минуты церемонии, приветствуя короля Франции, возвестил сам Генрих:

— Сеньор, в сей день Богоявления[8], когда три царя приносят дары свои Царю царей, я испрашиваю у вас покровительства вашего над тремя моими сыновьями и моими землями.

И действительно, оказывается, что подле короля английского находятся трое молодых людей, из которых Людовик немного знал лишь старшего, хотя и в других различал кое-какие знакомые черты, поскольку все они были детьми его первой супруги, той самой королевы Алиеноры, которую он так пылко любил в юности и которая покинула его семнадцать лет назад, чтобы сойтись с тем самым Генрихом II, что явился сюда принести присягу феодальной верности. Итак, трое очаровательных мальчиков: старшего, как и отца, зовут Генрихом, ему пятнадцать лет, лицо приветливое, поступь изящная; ему уготован престол Англии, а также Нормандия, Мэн, Анжу. Самый юный, Джеффри, совсем еще дитя, ему нет и одиннадцати; он смугл, черняв, резв, настоящий очаровательный принц, подстрижен чуть короче, чем братья. Ему уготована Бретань. А вот второй, Ричард, наоборот, выглядит уже юношей, хотя ему нет еще и двенадцати. Походка решительная, светлые вьющиеся волосы шапкой опускаются на уши, и его пышная шевелюра тотчас привлекает внимание. Его доля в наследстве не менее завидна: Пуату и Аквитания — фьефы его матери, те самые, которыми Людовик и Алиенора некогда распоряжались совместно…

— Поскольку Царю, принявшему дары трех волхвов, было угодно внушить вам речи ваши, — отвечал Людовик, — да подаст Он помощь сыновьям вашим в обретении ими земель своих во владение и во всяком деянии по провидению Божию.

Он говорил медленно, чтобы слова звучали весомо; ибо за видимой стороной происходящего чувствовалась некая подоплека, неявный второй план — соперничество, личные обиды, феодальные раздоры, оправдывающиеся упования и несбыточные надежды, обманутые притязания… — все, чего не могли забыть и о чем, должно быть, и теперь вспоминали эти двое мужчин, которые встречались друг с другом чаще всего на поле боя с оружием в руках, а теперь обменивались словами мира и согласия.

И в самом деле, встреча в замке Монмирай — превосходной твердыне в каких-то шести лье к северу от Вандома, в графстве Перш, между Мэном и землями Шартра — ознаменовала подлинный поворот в политике королей Франции и в еще большей степени Англии. Плантагенет подчеркнуто склонился к миру; более того, он счел должным согласиться с феодальными установлениями, наделявшими юных принцев ответственностью, которую они должны будут принять на себя в весьма близком будущем, и вводившими их во взрослый мир. Ради этого он смирился с обычаем, превращавшим двух равноправных королей в сеньора и вассала. По очереди, друг за другом его сыновья преклоняли колени пред французским королем, и каждый из них объявлял себя его вассалом, принимающим от сеньора свои домены. Это был первый акт их участия в общественной жизни.

Для Ричарда же это был и первый шаг во взрослую жизнь, поскольку в Монмирайе он должен был обрести невесту. Навязываемые несовершеннолетним брачные союзы тогда были делом обыкновенным: договор о мире норовили скрепить, как печатью, бракосочетанием или обручением. Старший брат Ричарда, Генрих Младший уже считался супругом одной из дочерей короля Франции, Маргариты, рожденной во втором браке Людовика с Констанцией Кастильской, а Джеффри, несмотря на нежный возраст, был обручен с Констанцией Бретонской. В 1169 году пришла очередь и Ричарду понести бремя или, если угодно, издержки: за подобающие им почести отпрыскам благородных семейств приходилось расплачиваться, в том числе и браками по политическому расчету. Вторая дочь Людовика и Констанции станет супругой Ричарда. Девочку зовут Элис, Алиса или Аделаида; ей только девять лет. В этот день, 6 января, она вошла в новую семью, во всяком случае, совершила первый шаг в этом направлении, пойдя по стопам своей сестры Маргариты, которая, в летах еще более нежных (тогда ей только-только исполнилось три года!), в свое время обручилась с Генрихом Младшим, тогда семилетним. У Ричарда уже когда-то была невеста, обещанная ему то ли еще до ее рождения, то ли в самом раннем младенчестве, — Беренгария, дочь графа Барселонского Раймонда Беренжера. Но из этого замысла так ничего и не вышло.

Беседам в замке Монмирай сопутствовало еще одно явление, заслужившее свое место в истории. После того как с ритуалами оммажа и договора о согласии было покончено, вошел еще нестарый человек в монашеском облачении, на аскетическом лице которого сияли ясные, лучистые очи. Когда он появился, король Генрих II слегка вздрогнул, но Генрих Младший обрадованно кинулся к вошедшему и сразу оказался подле того, кто столько лет был его наставником и учителем: это был Томас Бекет. В хронике приводятся слова, произнесенные при этом бывшим канцлером Англии, которого король назначил архиепископом Кентерберийским, а затем изгнал из Англии и вынудил просить помощи и защиты у Людовика VII: «В присутствии короля Франции, легатов папы и принцев, ваших сыновей, — сказал Томас, — я передаю все дело и все трудности, которые возникли между нами, на ваш королевский суд»; после некоторого молчания он добавил: «Без ущерба для славы Божией». Никто и представить не мог, как повлияют эти несколько слов на ход последующих событий…

И все же чувствовалось, что на переговорах в Монмирайе недоставало одного лица, обязанного участвовать в церемонии, — королевы Английской Алиеноры. А ведь земли, за которые принес присягу Людовику VII второй из ее сыновей — Аквитания и Пуату, — считались ее личными владениями. Может быть, она досадовала на хлопоты, итогом которых стало явное послушание ее сына Ричарда своему отцу? Едва ли. Чтобы лучше разобраться в хитросплетении притязаний, которые могли иметь отношение к разбираемой игре интересов и устремлений, — игре утонченной, малопонятной, как все прочее, из-за чего феодальное право так часто смущает нас или ставит в тупик, — нелишним будет окинуть мимолетным взглядом романтическое прошлое той женщины, которая на описываемый момент титуловалась королевой Английской.