С тех пор и до конца жизни Плеханова и Геда связывали тесные дружеские связи и взаимное уважение, даже тогда, когда они не во всем соглашались, что случалось иногда на конгрессах II Интернационала.

В декабре 1880 года весь рабочий и демократический Париж был охвачен радостным возбуждением: возвращались по амнистии коммунары, сосланные на острова Новой Каледонии девять лет назад. Их осталось немного, болезни и тяжелые условия свели многих в могилу. В тот день, когда прибыли освобожденные герои Коммуны, Плеханов вместе со всеми отправился на вокзал. Он вернулся оттуда радостно возбужденный.

— Если бы вы видели, — говорил он жене и Теофилин Васильевне, которая жила вместе с ними, — каким энтузиазмом были все охвачены! Каждого приехавшего нарасхват приглашали в гости и всех увели с собой. Не осталось ни одного коммунара, который ушел бы в одиночестве. А сколько цветов, объятий, слез радости я видел!

— Что же ты никого не привел к нам? — упрекала Розалия Марковна.

Это было невозможно. Да и что мы могли бы предложить своему гостю? Сырые яйца?

Хозяин небольшого молочного магазина открыл Плехановым кредит, и теперь они получали там в достаточном количестве молоко, творог, яйца. Но так как на спирт для спиртовки часто не было денег, то приходилось есть все это в холодном и сыром виде. Георгий Валентинович глотал сырые яйца, но женщины их терпеть не могли. Хорошо еще, что в магазинчике бывали и швейцарские сырки, которые они с удовольствием ели. Поэтому на вопрос мужа Розалия Марковна со вздохом ответила.

— Нет, ему мы предложили бы швейцарские сырки.

— Не огорчайтесь, — утешал их Плеханов. — Мне сказали, что через неделю будет выступать Луиза Мишель. Надо будет обязательно попасть на этот митинг.

В этот день все трое за два часа пришли в условленное место, заняли удобные кресла и приготовились терпеливо ждать. Зал, вмещающий пять тысяч человек, быстро наполнялся. На сцене стоял стол для президиума и ширма, назначение которой было непонятно. Скоро не только зал был полон, но и на улице толпилось несколько тысяч людей. Когда пришло время для открытия митинга, за стол президиума сели устроители. Председатель — профессор истории Франсуа Оляр — объявил:

— Сейчас перед нами выступит героическая гражданка, о подвигах которой нет надобности вам рассказывать, Луиза Мишель.

И из-за ширмы вышла худощавая женщина небольшого роста. Ей было в то время тридцать лет, но тяжелая жизнь в ссылке состарила ее, гибельный климат вычернил и иссушил ее кожу. Легкими шагами Луиза Мишель прошла к трибуне. Что тут произошло в зале! Все встали и аплодировали изо всех сил, раздавались возгласы приветствия. Она еще ничего не сказала, но в зале многие плакали. Розалия Марковна тоже плакала, она посмотрела на мужа и увидела, что и по щеке Георгия скатывается слеза. Никогда ни до, ни после она не видела, чтобы ее муж плакал. Но это были слезы восторга, радости, солидарности.

Когда через полчаса зал успокоился, Луиза Мишель произнесла короткую речь. Она поблагодарила за приветствие, которое, по ее мнению, относится ко всем ее товарищам, погибшим и живым, говорила, что рада видеть французский трудовой народ, готовый к новым социальным битвам. С большим сочувствием говорила Луиза Мишель о русском революционном движении; она была сторонницей Петра Кропоткина и думала, что все русские революционеры — анархисты. Со страстью она провозгласила: «Позор Гамбетте!» Гамбетта в это время был председателем палаты депутатов, и его отход от прежних социальных взглядов, провозглашенных им в демагогических целях, глубоко оскорбил бланкистку Луизу Мишель.

После подъема, пережитого на этом митинге, возвращались домой погрустневшими. Опять все мысли были о родине. Общее настроение выразила Теофилия:

— Неужели мы никогда так не будем встречать наших героев, которые гибнут сейчас в тюрьмах, на каторге, в ссылке? Если бы верить, что это будет хотя бы через десять лет…

В январе умер Огюст Бланки. Плеханов не разделял его взглядов, но героическая жизнь коммуниста-утописта, проведшего в тюрьмах в общей сложности тридцать семь лет, вызывала у него глубокое уважение. С Бланки прощались в той самой мансарде, где он провел последний год своей жизни. Нищенская обстановка комнаты резко контрастировала с огромным количеством людей, которые пришли проститься с революционером.

Хоронили Бланки на кладбище Пер-Лашез. Георгий, Роза и Теофилия тоже пришли на кладбище и встали недалеко от свежевыкопанной могилы. Но вдруг раздался крик: «Расступитесь, идет Луиза Мишель!» Чтобы дать пройти народной героине, передние ряды начали пятиться, получилась давка. Розалию Марковну оттеснили от ее спутников, и толпа куда-то ее поволокла. Она очень испугалась, и не столько за себя, сколько за будущего ребенка, так как она опять через несколько месяцев должна была стать матерью. Но Розу спас пожилой рабочий, который, видя ее испуганные глаза, вывел из толпы. Она с трудом добралась домой, куда вскоре прибежал и Плеханов, который боялся, что ее нет уже в живых. Когда прошло первое волнение, все трое смеялись, изображая испуганные лица друг друга.

К этому времени относится знакомство Плехановых с немецким социал-демократом, редактором газеты «Социал-демократ» Георгом Фольмаром. Плеханов старался как можно больше узнать о социалистическом движении не только Франции, но и других стран. А в Париже жила большая колония немецких социалистов. После так называемого исключительного закона, принятого правительством Германии в 1879 году, социал-демократическая партия ушла в подполье, многие ее вожди и функционеры эмигрировали во Францию и Швейцарию. В Париже выходил и центральный орган партии «Социал-демократ». К. Маркс и Ф. Энгельс печатали свои статьи в этой газете, хотя ее ошибки и колебания вызывали их резкую критику. Редактор газеты Фольмар уже в то время не занимал последовательную марксистскую позицию, а в дальнейшем стал ярым оппортунистом. Но в 1881 году знакомство с ним и другими немецкими социал-демократами принесло пользу Плеханову, он познакомился с историей и практикой революционного движения Германии.

Именно с Фольмаром произошел случай, который надолго запомнился Плехановым. Однажды Георгий Валентинович пошел на его доклад, на котором присутствовали в основном немецкие рабочие-эмигранты. После доклада кто-то спросил, как оратор представляет себе коммунистическое будущее. Фольмар ответил, что подумает и скажет свое мнение на следующем собрании. После реферата Плеханов слышал, как несколько человек осуждали оратора за этот ответ. Они говорили: «Руководитель должен все знать, а не готовиться к ответу».

Между тем из России стали поступать тревожные известия. Многие русские эмигранты знали, что там готовится цареубийство, что жизнь товарищей подвергается ежеминутной опасности.

И вот 2 марта вбежал к Плехановым приятель, политический эмигрант Николай Цакни, в руках у него были французские газеты. — Царя убили. — А наши? Кто убил, кого арестовали? — Ничего не известно. Написано, что погиб тот, кто бросил бомбу, и арестовано несколько человек, но фамилий нет.

— Пошли к Лаврову, — решил Плеханов.

Там уже комната была полна, подходили все новые и новые люди. Многие бурно ликовали.

Все говорили разом, спорили о том, когда объявят выборы в Учредительное собрание, какая будет конституция, когда они смогут вернуться в Россию. Решили через два дня устроить общее собрание всех русских эмигрантов.

На собрании, как никогда многолюдном, первое слово предоставили апостолу народнического движения Петру Лаврову. Он говорил о деятельности «Народной воли», о самоотверженности и героизме ее членов, которые во имя освобождения родины от тирании идут на верную смерть. Лавров предполагал, что цареубийство встряхнет все население России, пробудит в нем гражданский дух. Но, к удивлению многих присутствующих, оратор не ожидал скорого улучшения политической обстановки в стране, наоборот, он предвидел усиление реакции. Выводы эти Лавров делал со множеством оговорок, неопределенно. Выступавшие после него революционеры, наоборот, были настроены оптимистически и утверждали, что если правительство не пойдет на существенные уступки в области демократизации общественной жизни, то дальнейший политический террор заставит это сделать.