— Зачем так много, — недоуменно говорил он.

— Придется тебе, товарищ Лихачев, прежде всего насчет плана подумать, — сказал Холодилин не без назидательности.

Лихачев назидательности не любил, но не спорил.

— Будет сделано, — усмехнулся он по-мальчишески. — Что без нас было — слышали, что при нас будет — увидим, — пробормотал он и начал прощаться.

Когда молодой директор вышел из кабинета, Федор Иванович Холодилин сказал главному инженеру доверительно:

— Ну дай бог нашему теляти да волка съесть!

Здесь следует сделать небольшое отступление.

Иван Алексеевич был подростком, когда его семья перебралась в Москву. Поселились они на Малой Бронной во флигеле с полатями, русской печью и сенями, где на длинной скамье стояли ведра, а на стене висело коромысло. Электричества не было. Жгли керосиновые лампы. За водой ходили к колонке на Спиридоновку — улицу, поросшую мелкой «гусиной» травой. Эта улица пролегала в центре Москвы рядом с Палашовским рынком. Сюда спозаранок приезжали телеги с деревенской снедью. Пахло дегтем и сеном. Ржали лошади, звенели бубенцы. Была полная иллюзия сельской патриархальной жизни. Но мать с грустью вспоминала родное село.

— Что здесь, в Москве? — говорила она. — Вот в деревне хорошо. Весело. Петухи поют, собаки лают…

Отец деревин не любил. Он приезжал в Озеронцы только на побывку. Поэтому он и в Москву перебрался с удовольствием. В Москве он работал в типографии, где печаталась газета «Утро России», принадлежавшая тем же всесильным Рябушинским, всегда бывал в курсе последних событий, любил. поговорить о внешней политике: читал журналы «Ниву» и «Пробуждение». В церковь он не ходил в противоположность жене, которая блюла посты, родительские субботы, прощеные дни и престольные праздники. Поблизости, на Малой Бронной, стояла церковь Воскресения, куда она ходила говеть и причащаться.

Мать была главой семьи. Отец называл ее «генералом», а она говорила о нем снисходительно и любовно:

— Леша как тихое лето — что ни спроси, все хорошо!

Красивая, статная, с короной светлых волос, она редко выходила из себя, не унывала, не плакала. Она умела делать все, за все бралась, даже сапоги могла тачать, если бы понадобилось. Все дети старались ей помочь, и лучшим помощником был старший сын Ваня: в базарный день он толкался на рынке, брался то донести чью-то корзинку, то разгрузить подводу. Приносил домой 20–25 копеек.

— За Ваней как за каменной стеной, — говорила мать.

Он был счастливчик. Как старший, он получал новые ботинки. Остальные только донашивали.

Когда ему исполнилось 14 лет, в Москву из Петербурга приехал брат отца — Василий Васильевич, или просто дядя Вася, рабочий Путиловекого завода.

Ему понравился смышленый племянник, «самостоятельный», как это принято было говорить. По-взрослому серьезно и пытливо расспрашивал он о Петербурге, о Путиловском заводе.

Перед отъездом Василий сказал брату!

— Отдай парня мне в ученики. Чему он здесь научится? Ты на работе… Дуся спины не разгибает. А я научу, пошколю… Поедет в Питер.

— В Питер? Это еще зачем? — вмешалась мать, смахнув с лица улыбку.

— Как «зачем»? Людей посмотреть, себя показать! — отшутился дядя Вася. — Да потом… У нас столица… Электричество везде.

Племянник, конечно, был в восторге от открывшейся перед ним перспективы — поехать в столицу, перестать возиться с младшими, ходить за керосином, за водой, за хлебом, слушать отцовские нравоучения. Он сразу отметил, что дядя Вася простой, сильный, интересный человек. С ним было легко и просто, не то что с отцом.

И когда он кончил, Алексея Васильевич сказал своим обычным тихим голосом, покашливая.

А чего рассуждать зря. Генерал, — сказал он жене, — пусть едет. А то чему он здесь научится? Сама видишь, у него с Васькой одни сапоги на двоих. А я плохой, стал…

Мать вытерла слезы.

— А как он сам?

Поеду, — сказал Ваня решительно.

— Что ж, поезжай, Иван Алексеевич, — сказала мать и вышла из комнаты.

С тех пор она постоянно называла его «Иван Алексеевич», что вначале звучало шутливо и преувеличенно, а годы спустя казалось естественным. Он был ее первенцем. Ей самой едва сровнялось 17 лет, когда он родился. Тогда все ее называли еще Дусей Антюхиной. Может быть, поэтому в ее отношениях с сыном была ощутима особенная товарищеская нотка. Они любили говорить друг с другом о детях, о разных спорах и недоразумениях в семье откровенно, без утайки, как говорят взрослые близкие друзья.

И то, что он с такой легкостью решился уехать, обидело мать. Она простилась с ним холодно.

На следующий день они уехали.

Так кончилось детство Ивана Алексеевича, и он стал рабочим Путиловского завода, завода, который был центром не только питерского, но, пожалуй, и всего российского пролетариата, тем особенным объединением, традиции и дух которого цементировали единство русского рабочего класса.

Ваня Лихачев не попал в сталевары. Он был всего лишь учеником слесаря, но был горд и счастлив тем, что встает на рассвете но гудку Путиловского и так же, как сотни других рабочих, торопится к проходной, чтобы принять участие в деде, в котором и без него тоже никак нельзя обойтись.

Наиболее примечательным событием в юношеские годы Лихачева была выставка автомобилей в Питере в 1913 году.

Автомобили стояли там на высоких помостах, покрытых полосатым тиком. Пахло бензином и машинным маслом. Служащие в каскетках с лакированными козырьками, деловые молодые люди, которым Ваня Лихачев отчаянно завидовал, показывали, как машина управляется. Посетителям разрешали залезть под машину и осмотреть все ее узлы и агрегаты, изучать, куда заливают бензин, куда воду, куда масло. Солидные инженеры «в фуражках с молоточками» рассказывали о первых автомобилях Америки и Европы. Ване Лихачеву запомнился рассказ о французском военном инженере Кюньо, который очень любил лошадей и страдал, когда видел, как они гибнут на поле боя. Кюньо нашел способ взгромоздить паровую машину на артиллерийскую повозку и заставить ее двигаться без лошадей. Хотя паровая повозка Кюнъо не нашла широкого практического применения, но ее можно было считать первым автомобилем; само слово «автомобиль» произошло от сочетания греческого «аутос», что означает «сам», и латинского «мобиле» — двигаюсь.

— Нечто вроде «самоката», — смеялся дядя Василий.

Оказалось, что слово «шофер» по-французски означает «кочегар». И это была дань памяти первому автомобилю с паровым двигателем.

Автомобиль с газолиновым двигателем удалось построить лишь в 1885 году в Германии. Построил его инженер Карл Бенц и в 1893 году не без торжественности привез свое детище за океан. Но там уже получил известность автомобиль Генри Форда. К 1902 году из ворот знаменитого завода Форда в Дирборне каждые шесть минут выезжал новый автомобиль. С тех пор Форд год за годом завоевывал Европу.

Но в 1902 году самодержавная Россия все еще не верила в эти заморские чудеса…

Для Вани Лихачева рассказы работников — выставки имели огромное значение. При выставке вскоре открыли курсы шоферов.

На Путиловском заводе тоже были свои шоферы, которые не обошли вниманием молодого слесаря, любознательного гоношу, умеющего притереть клапаны, подтянуть подшипники, сменить прокладки, проверить состояние тормозов. Безотказно в свободную минуту он мог вымыть машину, залить бензин и масло, продуть бензопровод и сделать все это быстро и добросовестно.

В 1915 году, когда шла первая мировая война, Лихачева мобилизовали на флот. Он служил на Балтике рядовым, старался держаться ближе к машинному отсеку корабля — изучал дизели, вызывался отремонтировать любой механизм.

В 1916 году Лихачев получил из Москвы известие о смерти отца.