Несмотря на то, что врач, обследовавший Надежду Константиновну 31 марта 1897 года, нашел ее состояние „крайне неудовлетворительным“ (она похудела, ослабла в результате расстройства пищеварения, не может заниматься умственным трудом ввиду нервного истощения), Крупскую все-таки не выпустили на поруки.

Елизавета Васильевна дважды в неделю ходит на свидания. Она тщательно готовит еду, стараясь передать что-либо вкусное. Пишет письма между страниц книги с перечислением новостей. Невесело улыбается — „собственной дочери приходится писать конспиративные письма“. Она давно уже знакома со всеми друзьями Нади, а теперь познакомилась и с родными многих из них. Грустные встречи в кулуарах дома предварительного заключения. Но сегодня она собирается радостно. Владимиру Ильичу дали три дня для устройства личных дел перед отправкой в Сибирь. Он подробно расспрашивал о Наде и оставил письмо для нее. Тоже „химией“. Он похудел, выглядит плохо, но бодр, полон энергии, сил и, сияя живыми карими глазами, рассказывает о планах на будущее. Как каждая мать, она давно догадалась, что Надя и Владимир любят друг друга. Ее волнует и страшит их будущее, но она рада за дочь.

Медленно идет Елизавета Васильевна по Литейному проспекту, не замечая окружающих. Она так много раз проделала этот путь, что, кажется, может пройти его с закрытыми глазами. Вот и тюремные ворота.

Надежда Константиновна проснулась и неподвижно лежала, прислушиваясь к привычным тюремным звукам. Еще очень рано, в камере темно, узкая полоска света пробивается из-под двери. Слышно, как звякают ключи, шагают часовые. Долог зимний питерский рассвет, а здесь он едва сочится в окно, забранное металлической решеткой.

Сегодня день свиданий. Как всегда, Елизавета Васильевна держится спокойно. Жандармы не должны видеть ее слез. Она сообщает — Владимир Ильич свободен. Ему дали три года ссылки в Сибирь. Передавая Надежде письмо, мать чуть заметно кивает. Значит, есть химический текст.

В камере Крупская не находит покоя. Чтобы проявить письмо, нужен кипяток, а его подадут только вечером. Кипяток. Наконец-то! Надежда Константиновна, став спиной к двери, быстро окунает в кружку заранее разорванное на узкие полоски письмо. Проступают коричневые буквы. Быстро пробегает она строчку за строчкой. Читает их еще и еще раз — письмо придется уничтожить, оно не должно попасть в руки жандармов.

И опять томительно тянутся дни в одиночке. Прогулки редки. Разговоры только со следователем. Иногда очные ставки. И тогда губы говорят одно, а глаза — другое. Товарищи держатся твердо. Тюрьма живет своей жизнью. Почти каждый день сеансы связи — политический перестукиваются друг с другом, сообщая новости. Что это? Стук в необычное время, стучат и слева и справа, какие-то крики несутся из окон. Надежда Константиновна прислушивается: страшная весть — политическая Ветрова, заключенная в Петропавловской крепости, сожгла себя, не выдержав издевательства жандармов, Решено протестовать.

Во время свидания Елизавете Васильевне удается сообщить дочери, что Петербург бурлит, требует следствия, амнистии, улучшения положения политических заключенных.

И жандармы струсили. На поруки выпустили до вынесения приговора под надзор полиции ряд женщин. Вышла из тюрьмы и Надежда Константиновна. И вот они с Елизаветой Васильевной медленно идут по Литейному проспекту. Кружится голова. Апрель. Солнце светит, город прекрасен.

Мать и дочь не спешат. У Надежды Константиновны нет сил, после давящей тюремной тишины и серости какое богатство звуков, красок, запахов.

Несколько дней она приходила в себя, а затем стала, несмотря на двух шпиков, следовавших за ней непрестанно, искать товарищей. Она прошла под руководством Владимира Ильича хорошую школу конспирации и неизменно уходила от слежки. Ни разу не привела за собой «хвост».

Надежда Константиновна впоследствии писала: «Я застала организацию в самом плачевном состоянии. Из прежних работников остался только Степан Ив. Радченко и его жена. Сам он работы по конспиративным условиям уже вести не мог, но продолжал быть центром и держал связь». А связи после повальных арестов налаживать и поддерживать было трудно.

Надежда Константиновна с нетерпением ждала каждого письма из далекого Шушенского. Она выполняла многочисленные поручения Владимира Ильича, касавшиеся в основном закупки и отправки книг, журналов и газет.

Через несколько дней после выхода из тюрьмы она отправилась к Петру Бернгардовичу Струве, который тогда был социал-демократом, хотя его взгляды «легального марксиста» все более толкали его в объятия либералов. В ту пору между Струве и Владимиром Ильичей не было непроходимой пропасти, поставившей их впоследствии по разную сторону баррикад, и он выполнял целый ряд просьб Владимира Ильича.

Еще за тюремной решеткой узнала Крупская, что Струве женился на ее подруге по гимназии Нине Александровне Герд. Удивилась — разные больно люди.

Когда Нина Александровна рассказала мужу о бедственном материальном положении Крупской, он достал ей перевод и даже взялся его редактировать. Однако работой явно тяготился.

И вот Надежда Константиновна в «профессорской» квартире Струве. Нина хлопочет, стараясь уничтожить чувство взаимной неловкости. Петр Бернгардович говорит быстро, захлебываясь словами, перескакивая с темы на тему. Надежда Константиновна слушает, отвечает, а в голове сверлит мысль — как это все книжно, литературно, как далеко от практической работы. Чувствуется, ему льстит, что обращаются к его помощи, но он не может, да и не хочет работать ни в какой организации, тем более подпольной. Другое дело — издательская деятельность, здесь он поможет с удовольствием.

На лето Крупские поехали на «обжитое» место, на станцию Валдайка в Новгородскую губернию. Следом полетело секретное указание уездному исправнику немедленно докладывать обо всем подозрительном, что будет замечено в образе жизни поднадзорной дочери коллежского асессора Н.К. Крупской. И исправник тотчас же доносит в Новгородское жандармское управление, где поселилась Крупская, с кем ведет знакомство и что особый надзор за ней учрежден. Но пока ничего предосудительного за ней не замечено.

В эти летние месяцы Елизавета Васильевна старалась сделать все, чтобы дочь хорошо отдохнула и окрепла. В ответ на вздохи матери по поводу ее бледности Надя только смеялась: «Ну что ты, мама, я под стать северной природе, нет во мне ярких красок!»

Надежда Константиновна жила письмами оттуда, из далекого Шушенского. А шли они медленно, целых одиннадцать дней в один конец. Владимир Ильич писал о Сибири, о товарищах, о том, как устроился. Давал многочисленные поручения, писал о своих чувствах. В одном из писем Владимир Ильич просил ее стать его женой и приехать к нему в Шушенское. Как это похоже на Володю! Это предложение ей показалось и нежным, и старомодным для них, профессиональных революционеров. Ведь он знал, что достаточно одного слова — приезжай, и она пойдет за ним куда угодно: в ссылку, в эмиграцию, на каторгу, а будут они венчаться или нет — какое это может иметь значение? И ответ ее был краток: «Ну что ж, женой так женой».

Мать и дочь возвратились в Петербург, а решения по делу Крупской все не было. Надежда Константиновна и Владимир Ильич подали прошение в департамент полиции с просьбой разрешить Крупской отбывать «наказание», если таковое воспоследует, в селе Шушенском Минусинского уезда, так как они жених и невеста. И пока бумаги ходили по инстанциям, Надя и Елизавета Васильевна потихоньку собирались в путь. Друзья давали советы, как и когда лучше ехать, что взять с собой, где остановиться в Красноярске. В одном из писем к Марии Ильиничне Ульяновой Надежда Константиновна с грустью пишет: «Относительно моего отъезда… Ничего я, Маня дорогая, не знаю. Тут живет одна дама из Минусинска, она говорит, что ехать позднее 10-го — 12-го числа нельзя уже будет — рискуешь застрять по дороге. Я все надеялась, что приговор будет объявлен 4-го марта, и тогда бы мы выехали 10-го вечером. Но приговор отложили до 11-го марта (и то не наверное), а в департаменте говорят следующее: мое прошение „будет принято, вероятно, во внимание“, если мне разрешено будет ехать в Сибирь, то не ранее, как после объявления приговора, может быть, мне будет разрешено ехать прямо из Питера, а не из Уфимской губернии (!). Завтра пойду опять в департамент. Так мне не хочется, чтобы моя поездка откладывалась до весны. Сегодня тороплюсь очень, а завтра вечерком напишу Анне Ильиничне и расскажу о результате моего путешествия в департамент».