Фэрфакс увидел перед собой чистый лист и пузырек с чернилами. В руке у него оказалось перо. Кромвель встал рядом:

— Так и пишите: «Единственной причиной нашего выступления против вас был ваш буйный и опрометчивый образ действий…»

Фэрфакс медлил, губы его еще заметнее побелели.

Большие серые глаза полковника Годфилда смотрели на него с таким пониманием и состраданием, что генерал вздрогнул: он увидел в них отражение своего унизительного бессилия. Он опустил взгляд, потом медленно обмакнул перо и стал писать.

— Так… — Кромвель на минуту задумался. — Ну деньги им надо, конечно, обещать. Напишите, что их не уволят и не отправят в Ирландию, не заплатив жалованья. И еще. Напишите так: «Мы хотим вести с вами переговоры и обещаем не преследовать вас по пятам…»

Перо скрипело, офицеры в комнате хранили молчание. Скруп втягивал голову в плечи. Фэрфаксу было душно. И только Кромвель все более веселел.

— «Однако, — диктовал он своим грубым хрипловатым голосом, — поскольку вы желаете, чтобы вас выслушали, и просите взять вас под защиту… я уступаю полковнику Скрупу, — он подмигнул, — право взять вас под защиту, и после того готов вас выслушать…» Написали? Теперь подписывайте. А вы, Скруп, выезжайте тотчас же, вы должны успеть раньше нас.

Фэрфакс поднял измученные глаза на Кромвеля:

— Теперь мы, я полагаю, остановим продвижение и подождем ответа?

Кромвель засмеялся и сорвал салфетку.

— Не-ет, генерал, в том-то и дело, что нет. Они идут на север, на соединение с Томпсоном. Им надо помешать во что бы то ни стало. Мы будем преследовать их в полном вооружении, а там посмотрим. Господа! Совет окончен, прикажите полкам выступать!

Переправа была тяжелой, потому что Темза в этом месте разлилась, брод оказался глубоким, так что кое-где приходилось двигаться даже вплавь, понукая и без того измученных лошадей. Конечно, гораздо удобнее было бы переправиться у Ньюбриджа, где имелся мост, но разведчики, высланные вперед, показали, что мост занят сильным отрядом полковника Рейнольдса. Командир восставших, полковник Эйрс хотел было собрать последние силы и атаковать мост, но майор Уайт, посланец Фэрфакса, убедил его не лить напрасно крови и пересечь Темзу выше по течению. И правда, на успех боя рассчитывать не приходилось: солдаты с утра не ели, были грязны после краткой полевой ночевки и главное — устали неимоверно, так как шли почти без отдыха от самого Солсбери. Генри постоянно клонило в сон; ему даже и есть уже не хотелось, только бы добраться до Бэрфорда, войти в дом, снять сапоги и лечь — лечь на какую угодно постель, на тряпье, на сено, — но только лечь и закрыть воспаленные горячие глаза.

Он шел с восставшими левеллерами от самого Бристоля, куда попал с полком Скиппона по приказу парламента. Вечер 14 мая 1649 года спускался на землю. Хмурые облака закрывали небо, вечерней заре едва удавалось пробить их свинцовую плотность. От воды пахло тиной.

Конь фыркнул и поплыл, Генри, не выпуская уздечки, поплыл тоже, подгребая левой рукой. Вода была холодная, ноги коченели. Рядом сосредоточенно сопел Джайлс, таща упиравшегося коня. Наконец носок сапога опять ткнулся в дно. Генри встал, натянул повод, выбрался на берег и оглянулся. Мятежное войско понуро вылезало из реки; солдаты выливали из башмаков воду, осматривали коней.

— Сколько до Бэрфорда, миль десять будет? — спросил Джайлс.

— По прямой, говорили, миль двенадцать, а по дороге все двадцать, — ответил Генри. Он подтянул подпругу, вскочил на коня и поискал глазами командиров. Полковник Эйрс уже в седле, рядом с ним — капеллан восставших, анабаптист Денн, и этот Уайт, прибывший от Фэрфакса с предложением мириться.

Почему этот Уайт так не нравился Генри? О нем говорили только хорошее — он-де выступал за дело левеллеров горячо и прямо, в сорок седьмом году был арестован. Но в словах его не чувствовалось искренности, а лицо дышало надменностью. Генри нахмурился и, увидя, что командиры тронули коней, оглянулся на Джайлса, кивнул ему и пустил своего пегого рысью.

Генри Годфилд, который шел сейчас с восставшими левеллерами на север, на соединение с отрядами Уильяма Томпсона, был совсем новый Генри, мало что общего имевший с тем восторженным, мягким, как воск, юношей, который проводил дни и ночи в будуаре леди Дуглас почти год назад, составлял с нею анаграммы и мечтал о прелестных зеленых глазах Элизабет Клейпул. Дамские разговоры, любовь, гадания… Все это детские игрушки по сравнению с той великой бурей, что сотрясла до основания добрую старую Англию с того памятного дня, когда его будущего зятя выгнали из парламента. В двадцать лет человек меняется быстро — да и было от чего перемениться! Леденящий кровь процесс над Карлом Стюартом, казнь злосчастного монарха, установление республики… И сразу поразительное, ужасное разочарование в этой республике, обещавшей столь много… Где обещанная справедливость? Где Конституция? Где новый парламент, избранный большинством народа? Страной правила кучка офицеров, и это было надругательством над святыми целями гражданской войны и над пролитой кровью.

Вместе с солдатами и младшими офицерами своего полка Генри понял: за справедливость и свободу надо бороться. На поле боя, с оружием в руках, до последней капли крови… Дух мятежа овладел им, как и всей партией левеллеров, военных и гражданских, и он подписывал петиции, участвовал в нелегальных солдатских собраниях, защищал «Народное соглашение», требовал созыва совета агитаторов…

Монотонная рысь укачивала, усталость наваливалась на плечи, под ложечкой противно сосало от голода. Надо было отвлечься, он пришпорил коня и подъехал к Эйрсу и Денну.

— …Он одному врезал так, что тот упал бездыханный, — говорил Уайт, и надменное, насмешливое выражение не сходило с его лица. — Другого пинками выгнал на улицу, а хозяйку таверны ударил по лицу. Ему показалось, что у него украли 30 фунтов, на самом же деле он просто проигрался. А так как он был уже в изрядном подпитии, его уволили, и с тех пор, насколько я знаю, он в Армии не служит.

— Постойте, постойте, — сказал Эйрс. — Но ведь солдаты за него заступились, и он, я слышал, остался в полку.

— Это о капитане Томпсоне? — догадался Генри. Томпсон, один из левеллерских вожаков, имя которого окружали странные романтические легенды, был сейчас его кумиром. — Томпсона уволили позже, когда поднялись кавалеристы Фэрфакса. Его тогда и к смерти приговорили.

— Ну да, — согласился Уайт, — за подстрекательство к мятежу. Но он дважды бежал из тюрьмы. Только кто вам сказал, что он капитан? Он никогда не поднимался старше капрала.

— Сей достойный воин, — мягким голосом пояснил проповедник, — бежав из тюрьмы, скрывался в лесах, и к нему стекались такие же, как он, отверженные поборники свободы. Он и товарищи его, подобно Робин Гуду и лесным братьям, помогали беднякам и чинили справедливый суд над врагами свободы…

— Я не знаю, насколько этот суд можно назвать справедливым, — покривился Уайт. — Он всадил нож в спину человеку, который честно исполнял свой долг; человек этот умер через месяц.

— Честно исполнял долг?! — Генри от возмущения привскочил в стременах. — Да это был шпион, который навел полицию на тайную типографию!

— Не будем, господа, спорить о капитане Томпсоне, — примирительно сказал Эйрс. — Время позднее, мы устали. Вот встретимся, познакомимся поближе, тогда и будем судить.

— Нет, — не мог успокоиться Генри, — кому-то специально нужно раздувать слухи о пьяных драках, о диких выходках… — Все кипело у него внутри, и долгая усталость наливала тяжестью тело и дурманила голову.

— А что, майор, — вдруг сказал он с притворным спокойствием, — вы твердо уверены, что генералы оставили нас в покое?

Уайт ответил невозмутимо:

— Конечно. Генерал Фэрфакс самолично поручил мне обеспечить союз с вашими силами. И Кромвель определенно обещал…

— Ну это мы уже слышали утром от Скрупа. И, между прочим, его прогнали вон… — Генри, сам того не замечая, теснил конем Уайта, и коню тоже передавалось его раздражение.