По сравнению с уральскими металлоделательными заводами, возникшими еще при Петре и Екатерине, эти новые заводы казались индустриальными гигантами. Некогда знаменитые заводы Урала, затерянные в глухой тайге, своим полным упадком были обязаны крепостному праву. Природные богатства, уральские леса и рудоносные горы разрабатывались хищнически. Владельцы лесных пространств и ценнейших недр — крепостники-помещики, прожигая жизнь в европейских столицах, мало заботились об усовершенствовании своих домен и рудников. Они получали все доходы со своих предприятий, ничего не вкладывая в их техническое развитие. Многие новшества металлургического дела, осуществленные за границей, — горячее дутье, различные механические приспособления, использование доменных газов — на Урале не находили применения. Почти даровая, неприхотливая рабочая сила позволяла уральским богатеям не думать о техническом прогрессе и вести довольно беспечное существование. Вот почему российская металлургия после блестящего ее расцвета в XVIII веке, оставившая далеко позади Англию и Францию, еще через столетие пришла в полное расстройство.
Триумф новой металлургической базы, созданной на юге России, начался в годы, когда безвестный Михаил Курако сделал первую попытку пробить себе дорогу в жизнь. Два крупнейших южных завода выпускали больше чугуна, чем все полтораста заводов Урала. Там, где еще недавно свистел лишь ветер, волнуя ковыль, у промышленных предприятий выросли поселки, будущие города. В географию страны вносились значительные изменения.
Достаточно было недолго побыть «а любом из российских заводов того времени, чтобы составить картину полного засилия иностранцев. Брянский металлургический завод разделял эту общую участь.
Брянский металлургический завод
Каждый день наблюдал Курако Пьерона-отца, важно шествовавшего по рудному двору в сопровождении переводчика. На каждом шагу Курако слышал французскую речь. Все технические руководители завода, все мастера и даже техники и чертежники были вывезены из Франции. Директор же завода, медлительный и добродушный Горяйнов, являлся послушным орудием парижского банка «Сосьете Женераль». Горяйнова называли «швейцаром Донецкого бассейна». В летописях отечественной металлургии он сыграл печальную роль коммивояжера по продаже России иностранцам. С его именем, как и с именем Пьерона, связана история брянского завода.
Этот завод был сплавлен по Днепру на баржах и плотах. Расположенный ранее в Бежице, близ Брянска, завод, самой примитивной, даже по тому времени, конструкции, мог лишь из старых рельсов прокатывать железо- Операция была несложна: пришедшие в негодность рельсы резали на куски, прокаливали в нагревательных печах и затем обжимали на весьма несовершенных станах.
Открытие рудного бассейна в Криворожье было событием. Туда и решили перебросить Брянский завод, выстроить новые домны, катать там рельсы, ввозившиеся до того из-за границы. Дело это казалось очень прибыльным, так как правительство установило премию: пятнадцать копеек с каждого пуда отечественных, прокатанных в России рельсов. Вместе с оборудованием Брянского завода потянулись на юг и молодые инженеры. Среди них был А. М. «Горяйнов, человек, подававший надежды. В стране не было ни одного мастера, ни одного инженера, которые могли бы вести доменную плавку на минеральном топливе. Горяйнова, недавно окончившего Горный институт, посылают на три года за границу, во Францию и Бельгию, изучать доменное дело. Он должен был подобрать также иностранных мастеров. Предполагалось, что он выстроит доменные печи на Днепре и станет начальником цеха. Но все эти годы Горяйнов употребил на овладение не столько доменным искусством, сколько искусством развлекаться. Он свел множество знакомств. Приятнейшего мужчину, доброго малого, его всегда радостно встречали в веселых домах Парижа.
Когда пришла пора возвращаться, ему снова повезло. Пьерон, доменный мастер цеха завода Денон, человек корыстный, тщеславный, малообразованный, но высоко о себе мнящий, предложил Горяйнову свои услуги: он выкрадет за приличную мзду чертежи всех заводских устройств, в том числе доменных печей, и отправится вместе с ним в Россию. Горяйнов сразу согласился.
План Брянского завода оказался точной копией французского завода Денон. Лишь при перестройке доменной печи легкомысленный инженер и невежественный мастер внесли некоторые собственные измышления, сохранившиеся в истории доменных курьезов под именем «конструкции Пьерона — Горяйнова».
Горяйнову, так удачно разрешившему все трудности проектирования нового завода, владельцы предложили место директора. Однако в разгаре строительства возникли новые затруднения, на этот раз финансовые. Строители завода, создававшегося на средства русских акционеров, размахнулись слишком широко. Кредит был уже исчерпан, а окончание сооружений ежедневно требовало новых тысяч.
Приостановка работ означает в подобном случае еще более верное банкротство, нежели их продолжение. Горяйнова вновь посылают за границу с поручением найти капитал во французских банках. Оказалось, что парижские банки были достаточно осведомлены о южнорусских делах. Французы уже наполовину владели Криворожским рудным бассейном, хотя там едва начинались разработки.
Иностранный капитал сам рвался в Россию, где стояли наиболее высокие цены на металл при удивительной дешевизне труда, где правительство обеспечивало казенными заказами и сверх того вознаграждало премиями за рельсы, выделанные из русских материалов.
Парижским деловым кругам Горяйнов понравился. Он умел кстати пошутить и вызвать общую улыбку во время деловых препирательств, когда ни одна из сторон не желает уступить. «Только ради вас, мосье Горяинов», говорили ему в таких случаях, соглашаясь принять спорные пункты. Однако, несмотря на располагавшую к себе манеру Горяйнова, пятьдесят один процент акций оставил за собой французский банк «Сосьете Женераль». Тут уже не помогли остроты и улыбки. Вместе с потоком звонкой монеты русское предприятие приобрело и нового хозяина. После окончания операции Горяйнов получил от банка маленький конверт с чеком на пятьдесят тысяч рублей в виде куртажных. В банке ему дали понять, что подобные сделки, совершенные в будущем при его участии, будут оплачиваться не хуже,
Он вернулся на завод, но директорские обязанности почти совсем перестали его привлекать. Роль «швейцара Донецкого бассейна» оказалась куда выгодней. Он охотно принимал посредничество и для французских банков, искавших путей в обетованную Россию, и для русских владельцев недр, соблазненных возможностью превратить недвижимость в акции. Горяйнов входил в правления многих акционерных обществ, и его состояние незаметно подползало к миллиону.
Услужливый делец не прилагал для этого никаких видимых усилий. Напротив, иногда забывал поручения, не выполнял обещаний и потом с благодушной виноватой улыбкой выслушивал упреки. Деловые бумаги он засовывал в карманы и нередко терял.
Бывали случаи, когда, получив из Парижа письмо и на ходу прочитав, он на следующий день никак не мог припомнить содержания и не находил самой бумаги. В таких случаях он обращался к помощнику:
— Помогите, голубчик, вспомнить... Что, по-вашему, они могли написать? Помню только, что-то очень важное...
— Посмотрите в ваших «шахтах», Алексей Михайлович...
«Шахтами» назывались карманы Горяйнова. Он выгружал их содержимое на стол, но обычно письма не обнаруживалось. Помощник высказывал всевозможные предположения.
— Не то, не то... — морщился Горяйнов. Догадки скоро его утомляли, и он беспечно говорил: — Ладно, получим нахлобучку, тогда узнаем.
Свидетелем развязки подобного случая стал Курако.
На завод приехал директор парижского «Сосьете Женераль», д’Оризон. Невысокий, полный, в цилиндре, с рыжей бородкой клинышком, он шел по рудному двору рядом с Горяйновым в сопровождении нескольких служащих, окидывая острым взглядом запасы руды. Его упитанное, холеное лицо было шафраново-желтым, как у страдающих разлитием желчи.