Тихон получил сильную затрещину и, ничего не видя, кроме зелёных, плавно расплывающихся кругов, скатился по крутым деревянным ступенькам в подвал. Сначала он лежал без движения. «Опять влопался, — как в тумане пробежала мысль. — Вот и всё, живым отсюда не выбраться».

Тихон явно слышал своё сердце, оно стучало часто и громко. Дёргало, как нарыв, разбитую, распухшую губу. Тихон с трудом поднялся на ноги, огляделся. Его тюрьмой было небольшое, низкое помещение с грязными холодными стенами и кирпичным сводчатым потолком. Сверху в единственное маленькое оконце узкой полосой проливался тусклый свет да в дверные щели из коридора проникали яркие лучи от электрической лампочки.

— Дворец неважнецки освещён, зато все другие удобства налицо, — неслышно прошептал Тихон. Он криво усмехнулся, сел на рассохшийся, скрипучий топчан и, качнувшись на нём несколько раз, добавил: — Барский гарнитур — остатки прежней роскоши. — Но эти пустые слова не успокоили его. Напрасно он хотел обмануть себя. Шутить не хотелось. Одна мысль безжалостно сверлила мозг: «Это конец!» Тихон замер, ему стало страшно. А время, казалось, не двигалось. Вдруг Тихона забил озноб. Мышцы, не чувствуя над собой власти, сокращались, дёргались в такой дикой пляске, что перехватывало дыхание. «Ну, раскис совсем», — щёлкая зубами, подумал он, будто упрекая кого-то, лёг на топчан и укрылся телогрейкой. Вскоре озноб прекратился, стало теплее, и — молодость взяла своё — Тихон незаметно заснул. Сон был крепким и долгим, таким, что, проснувшись, Тихон первое время не мог понять, где он. Придя в себя, встал, размял онемевшее тело и вновь почувствовал силы, готовность к борьбе. Отдохнувшие мышцы приятно ныли, прося работы.

В окошко теперь пробивался яркий солнечный свет, будто раскалённый добела брус металла повис во мраке. Во дворе, передравшись, зашумели воробьи. Громко, будто осуждая забияк, несколько раз подряд каркнула ворона. Тихон рванулся к окну, вцепился в решётку руками… «Бежать! Но как? При удобном случае? А будет ли он, этот удобный случай? Должен быть!» Тихону рисовались разные варианты побега: из камеры, с допроса и во время казни… Он никак не мог представить себя мёртвым. Все кто угодно могут быть убитыми, но он, Тихон, — никогда! «Как это не двигаться, не жить?!» Он внимательно рассматривал решётку. Круглые, в палец толщиной, ржавые прутья не оставляли никаких надежд.

Во дворе, прямо перед глазами Тихона простучали грубые подкованные сапоги. Донеслись обрывки немецкой речи. Послышался шум автомобиля, хлопнула дверца.

— Собираются, гады, — прошептал Тихон и вдруг решил, что его сейчас должны вызвать на допрос. Он напряжённо ждал — вот-вот откроется дверь — и поймал себя на мысли, что хочет этого. И дверь действительно отворилась, яркие лучи света выхватили Тихона из темноты. На уровне плеч узника показались две огромные ноги, и выросла фигура солдата.

— На, — добродушно сказал он, протягивая кусок чёрного хлеба и алюминиевый солдатский котелок, до половины наполненный жидкой похлёбкой. Тихон осторожно подошёл, взял у солдата еду и заглянул ему в лицо. Оно было злым. Тихон узнал немца — это он вчера вечером провожал его сюда и с большим знанием дела стукнул по затылку.

Солдат медленно выпрямился и посмотрел на Тихона. Но вот его правая нога пошла по дуге назад и, сделав большой замах, блестя подковкой на кожаном носке сапога, понеслась вперёд, прямо к подбородку Тихона. Реакция обороняющегося была мгновенной и точной — сапог просвистел мимо его уха. Солдат вложил в удар столько силы, что его по инерции рвануло вперёд, и он, потеряв точку опоры, с грохотом свалился по ступенькам на пол.

В коридоре раздался громкий, весёлый смех. Ошалевший от неожиданного падения и оскорблённый неуместным смехом, солдат быстро вскочил и бросился на узника. Тихон, успевший за это время поставить котелок на пол, напружинившись, со сжатыми кулаками встретил противника. Солдат не ожидал отпора, и, получив встречный прямой удар в зубы, ойкнул, и упал навзничь, нелепо взмахнув длинными руками.

— Прекратить! — раздался сверху резкий, уверенный голос старшего лейтенанта Гердера. — Ко мне! — скомандовал он солдату, и тот, выплюнув сгусток крови, яростно взглянул на Тихона и неохотно полез вверх по лестнице.

Дверь с громом захлопнулась.

Тихон, готовый ко всему, напряжённо ждал, что будет дальше.

Но его пока оставили в покое.

«Странно, — подумал он, — с каких это пор в гестапо такие аттракционы оставляют без последствий?» Всё ещё продолжая удивляться и насторожённо прислушиваясь, он принялся за еду. Проходил час за часом, но в камере никто не появлялся. Уже короткий осенний день подходил к концу. «Не спешат, гады, — тоскливо думал Тихон, уставший от нервного напряжения, — да и куда им торопиться? Успеют и в гроб загнать, и поминки справить».

И только поздно вечером Тихона повели на допрос к начальнику районного отделения гестапо. Кроме майора Демеля, в кабинете были следователь гестапо старший лейтенант Гердер и переводчица из комендатуры Наташа. Тихон предстал перед начальством настороженный и жалкий: волосы растрёпаны, на лице засохли глубокие царапины, один глаз заплыл, нижняя губа сильно распухла и беспомощно отвисала. Всё это раздражало и смущало, Тихон не знал, куда деть руки, на чём остановить взгляд. Напряжённый, озирающийся, он напоминал загнанного собаками зверя — взъерошенного, уставшего, но готового в любой момент продолжать смертельную борьбу.

Демель спокойно сидел за широким полированным столом и не спускал с арестованного изучающего взгляда.

— Садитесь, пожалуйста, — вежливо сказал он после длительной паузы.

Тихон осторожно сел на стул.

Наташа внимательно посмотрела на партизана, и сердце её защемило от жалости.

Опять наступила тяжёлая пауза, и Тихон, постепенно успокаиваясь, подумал: «А, чёрт с вами, что вы мне сделаете! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!» Эта старая поговорка мгновенно воскресила в памяти Тихона далёкую картину. Вот он стоит на вершине крутой горы. Лыжи-самоделки крепко привязаны ремнями к подшитым валенкам. Никто из ребят ни разу не спустился с горы в этом месте: обрывы и коварные природные трамплины подстерегают смельчаков на пути. Тихону страшно, но обратного пути нет. Десятки восхищённых ребячьих глаз с любопытством смотрят на него. Не поворачивать же лыжи обратно! Звонко выкрикнув эту же самую поговорку — двум смертям не бывать… — он лихо сдвигает на затылок старенький, видавший виды треух и, чуть живой от восторга и страха, летит вниз, в неизвестность…

Воспоминание детства, как молния, вспыхнуло и пропало, но Тихон почувствовал себя несколько увереннее. Он встретился глазами с Наташей и еле заметно подмигнул ей:

— Что сидишь такая грустная? Меня ещё рано оплакивать, кралечка. Пожалей лучше себя и вот этих ощипанных павлинов.

Наташа вздрогнула от неожиданности, удивившись прозорливости парня. Она заметила вопрос на лице Демеля и, помня, что он понимает русскую речь, перевела:

— Арестованный не себя, а нас считает достойными сожаления.

— Почему ты так считаешь? Почему заговорил об этом? — с интересом, живо спросил Демель.

Прежде чем ответить, Тихон взглянул на Наташу и, усмехаясь, сказал:

— Да вот, барышня ваша уж очень ласково смотрит на меня, жалеет.

Демель всё понял по-своему, он решил, что этот странный парень не очень удачно иронизирует, и снисходительно сказал:

— Ты покушался на её жизнь, как же она ещё может смотреть на тебя?

— Вот это-то и удивительно, — ответил Тихон и от души рассмеялся.

Демель не понял истинной причины смеха, но он ему не понравился. Начальник гестапо хорошо знал людей и видел, что разговор с этим дерзким партизаном получится едва ли. С самого начала допроса смертник вёл себя вызывающе, будто не майор Демель, а он был здесь хозяином положения. Майор начинал злиться, а это было опасно для арестованного. Наташа за короткий срок хорошо изучила манеру Демеля играть с обречёнными на смерть в демократию. Он убивал свою жертву не иначе, как вдоволь наговорившись с ней «по душам». Арестованных, намеченных для этих фарисейских бесед, не разрешалось бить, их немного кормили — они должны были выглядеть более или менее прилично.