– О Кирове я могу сказать следующее. С Кировым я дружил. Я был секретарем МК, а он секретарем Ленинградского комитета. Всегда мы перед докладами, отчетами на съездах переговаривались, обменивались мнениями – как, что и так далее. Я ему говорил, что я думал, он мне говорил. Ну, и он, и я были близки к Сталину, и в этом мы с ним были как родственники. Он замечательный оратор, хороший оратор, меня тоже считали неплохим оратором. Голос у него был, тембр хороший. Я ценю его как замечательного оратора. Массовик. Мог дойти до человеческих душ. Хорошо работали в Баку, и в Ленинграде.

Троцкисты и зиновьевцы про него распространяли слухи, будто бы он одно время, до революции, колебался между большевиками и меньшевиками. Это вранье. Я с товарищем Орджоникидзе по этому поводу специально говорил, он его хорошо знал. Я ему сказал, что зиновьевцы распространяют такой слух, нужно опровергнуть. Это, когда Кирова в Ленинграде избрали. Как опровергнуть? Орджоникидзе мне сказал, что это вранье. И Киров в Ленинграде работал замечательно.

Когда его убили, мы были все потрясены. И прежде всего должен сказать, что был потрясен Сталин. «Речь на Мавзолее пусть Каганович произнесет», – он сказал. – И я выступал с Мавзолея на похоронах Кирова. Речь моя была опубликована в «Правде». Проводили митинги в Москве…

– Когда был убит Киров, вы в Ленинград не ездили?

– Я просил Сталина. Он говорит: «А кто здесь останется?»

– Вы были тогда Вторым секретарем ЦК?

– Не считалось – Второй, не говорили так, но фактически Второй, да.

Между прочим, я выступал и на похоронах жены Сталина. Сейчас в газетах написали, что там выступала моя жена Мария Марковна. Она член партии с девятьсот девятого года, была председателем Центрального комитета союза работников трикотажной промышленности, членом ВЦСПС, Как работница этой промышленности с восьмилетнего возраста. Она дружила с Надеждой Сергеевной, сходились характерами они. Но выступал на Ново-Девичьем кладбище я.

– Говорят, Сталин не ездил на похороны.

– Вранье! Вранье. Все члены Политбюро были на похоронах. Сталин был. Он был страшно подавлен. И я в прощальной речи сказал, это помню хорошо: «Мы, друзья Сталина, считаем своим долгом облегчить его страдания сейчас, после смерти его жены».

Он вместе с нами на кладбище ездил, стоял тут же, у могилы. Мне было очень тяжело выступать, потому что Сталин присутствует, вы представляете себе, как мне было выступать по случаю смерти его жены, не мое амплуа, но я выступал. Сталин предложил – пусть Каганович скажет… Трижды я так выступал – на похоронах Аллилуевой, Кирова и Сен-Катаямы. Трудно это. Очень трудно было, но я сумел себя перевести в такое состояние.

Когда умер Сталин, решили, чтоб на его похоронах выступили трое: Молотов, Маленков и Берия. Каждый по-своему выступал. Молотов выступил, я бы сказал, трагически. У него была речь со слезинкой.

Берия выступал как нынешний «демократ». Напирал на то, что надо изменить, так сказать, положение. Тут была известная хитрость.

– Он говорил также о повышении бдительности. «Кто не слеп, тот видит…»

– Расскажите о Бухарине.

– По реабилитации Бухарина документов в печати не было.

Если почитать речи Бухарина на судебном процессе, они столь логично развивают позиции правых, что опровергнуть очень трудно. Но о нем есть столько материалов, что ради справедливости надо давать все. А как вам Молотов говорил о Бухарине?

– Он считал, что Бухарин был в восемнадцатом году за арест Ленина.

– Я вам уточню, – говорит Л. М. Каганович. – Левые эсеры, которые выступали против Брестского мира, были в блоке с левыми коммунистами. Главой левых коммунистов был Бухарин. Левые эсеры подослали к Бухарину и другим своих людей и сказали: «Давайте арестуем Ленина и разорвем Брестский мир! Может быть, мы после этого Ленина и восстановим, но Брестский мир разорвем! И назначим Пятакова».

На это есть документы, опубликованные в газетах. Сам Бухарин, когда еще был в ЦК, и боролся с троцкистами, рассказал об этом на одной из районных конференций, а потом, когда мы его обвиняли, в оправдание говорил: «Но ведь это же я сам рассказал!»

– Бухарин поддержал тогда левых эсеров?

– Действительно, они предлагали арест Ленина, а левые коммунисты напечатали в «Правде» пояснение Бухарина. А Бухарин не опровергал, и, главное, не доложил Центральному Комитету! Он не доложил!

До 1924 года Бухарин ни словом не обмолвился об этой истории, что левые эсеры предлагали им, левым коммунистам, арестовать Ленина! Видите, какое кощунство!

Не знаю, говорил ли вам Молотов, что он часто, между нами, называл Бухарина Шуйским. Это, говорит, лиса хитрая. Это Шуйский нашего времени. Я вам скажу про Бухарина. Бухарин был человек двойственный.

– Двурушник?

– Не то что двурушник, а я бы сказал, по-человечески двойственный. Мог пойти с кем угодно.

С одной стороны, он был любезный и милый человек. Я с Бухариным познакомился в семнадцатом году, в июне. Я ехал из Саратова в Петроград на Всероссийскую военную конференцию большевиков. Прибыли в Москву. Со мной ехал Мальцев, второй делегат, он познакомил меня с Аросевым.

– Друг Молотова…

– Он и мой друг был. Мы с семнадцатого года были друзьями. Зашли в MК – гостиница «Дрезден» была возле Московского Совета. Там меня познакомили с секретарем. Забегает солдат: «Дайте оратора! У Скобелева вон митинг идет, эсеры выступают!»

Секретарь обращается к Бухарину – он тут же был: «Николай Иванович, пойдите!»

А Бухарин говорит: «Нет, дайте мне кого-нибудь попроще».

«Тогда его возьмите, Кагановича, он попроще!»

Подхватили меня, и мы вместе с Бухариным пошли ораторствовать на этот митинг, у памятника Скобелеву. Бухарин выступил, и я выступил. Голос у меня был громкий, крепкий, и без радио было слышно на большую площадь. С тех пор мы с ним и дружили.

Потом встретились на Третьем съезде Советов, когда он был левым коммунистом, и друзьями мы уже не были.

А потом опять, когда он был за ЦК, в двадцать четвертом и двадцать пятом годах, Сталин иногда приглашал нас к себе на дачу – меня, Молотова, Бухарина, и мы были близки, дружили. Много я с ним беседовал. Может, в следующий раз как-нибудь расскажу.

По-человечески он вызывал к себе очень хорошее отношение. Он был милый, обнимал людей, целовал. У Ленина бывал дома, помогал, безусловно. Но он с Лениным дискутировал, спорил, теоретически выступал против Ленина до революции еще. Ленин писал Шляпникову, что Бухарин грамотный экономист, это очень хорошо, но политически дьявольски неустойчив . Это главное в нем.

– Но Ленин назвал его «любимцем партии»…

– «Любимцем партии» когда он стал? В восемнадцатом году он и Преображенской написали «Азбуку коммунизма». Преображенский тоже был очень хороший человек, между прочим, но троцкист. Мы с ним жили рядом в «Национале». Так вот, книг тогда у партии не было. И все учились на этой «Азбуке коммунизма». Только речи Ленина нас кормили, жили речами Ленина. А чтобы теоретически понять суть революции, для рядовых людей была «Азбука коммунизма». Помню, я организовал в Нижнем Новгороде кружок для актива и читал там «Азбуку коммунизма».

Был любимчик Бухарин, это верно, любимчик. Так же, как был любимчик у Робеспьера поэт Камиль де Мулен. И Сталин к Бухарину хорошо относился, любовно. Но «дьявольски неустойчив»! Политически. И Бухарин качался то влево, то вправо. То левый коммунизм, то правый. Вот в чем дело. И поэтому вынужден был хитрить, между левыми и правыми. И поэтому Молотов назвал его Шуйским. Вот вам мое слово о Бухарине. Не злое слово. И я к нему относился тоже очень хорошо, но политически он был дьявольски неустойчив и коварен, лицемерен. Всего можно было от него ждать.