Роялистские мятежники не без помощи жирондистов держали в своих руках три важных города на юге — Лион, Марсель и Тулон. Марсель республиканцы освободили еще 25 августа и после этого подступили к Тулону. Здесь им противостояла мощная крепость с военным портом, занятая к тому же английскими войсками и военной эскадрой. Потребовалась тщательная, долгая осада, которая обнаружила неприступность Тулона. Ключ к его сокрушению нашел молодой капитан Наполеон Бонапарт, разработавший удачный план использования осадной артиллерии. Интенсивная бомбардировка увенчалась 19 декабря успешным штурмом. Наполеон по представлению комиссара Конвента Огюстена Робеспьера в 24 года получил звание бригадного генерала! При этом учитывали пылкую симпатию Наполеона к монтаньярам!

Неожиданно быстрые победы в корне меняют положение Франции. Атмосфера «осажденного лагеря», смертельной опасности сменяется уверенностью в своих силах. Однако именно в октябре начинается массовый террор, объясняемый необходимостью защиты «осажденного лагеря». Этот кажущийся парадокс предопределил сложность самого террора. В нем по крайней мере три разных явления. Прежде всего, естественные и законные меры по защите Революции от ее врагов. Людовик XVI нарушает присягу — соблюдать конституцию и ведет тайную борьбу за ее ликвидацию. Его судят открытым судом, с соблюдением демократической процедуры и гласности и предают смертной казни. Другое проявление террора — яростные расправы революционной толпы, такие, как убийство де Лоне и Флосселя 14 июля 1789 года или убийства в тюрьмах в сентябре 1792 года. Наконец, террор как орудие политической борьбы, применяемое революционным правительством Робеспьера для устранения оппозиции, соперников, инакомыслящих.

Все это осложняется переплетением множества случайных обстоятельств. У монтаньяров, у Робеспьера не было сознательной, заранее разработанной программы террора. Он родился стихийно в драматической буре событий осени 1793 года. Народные выступления, волнения санкюлотов послужили поводом для учреждения террористических, репрессивных институтов. Созданный еще в марте Чрезвычайный трибунал до этого времени действовал сравнительно умеренно: из 260 подсудимых он отправил на смерть только 66. Декретом 5 сентября Конвент реорганизовал трибунал, разделил его на четыре секции, увеличил количество судей и присяжных. Революционные комитеты секций стали поставщиками жертв для эшафота, руководствуясь декретом о подозрительных. В октябре деятельность трибунала резко усиливается. За три последних месяца года к смерти приговорено 177 человек. В несколько раз возрастает количество заключенных в тюрьмах. В Париже открыто три новых тюрьмы.

9 октября был казнен на гильотине первый депутат Конвента журналист Горса. Активный жирондист, он бежал из-под домашнего ареста в Кальвадос, пытался вместе со своими друзьями организовать восстание. Объявленный вне закона, Горса тайно вернулся в Париж, но его опознали и немедленно отправили на эшафот.

Однако настоящим, даже торжественным началом террора оказалась казнь Марии-Антуанетты 16 октября на площади Революции при огромном скоплении войск и народа. Трибуналу не стоило особого труда доказать виновность бывшей королевы, вдохновлявшей иностранную интервенцию во Франции. Неожиданно во время суда произошел эпизод, вызвавший сочувствие к этой преждевременно поседевшей 38-летней женщине. В суде участвовал заместитель прокурора Коммуны Эбер. Он не нашел ничего более умного, как обвинить Марию-Антуанетту в половом растлении ее шестилетнего сына. Королева, не отвечая ему, гневно заявила: «Природа отказывается отвечать на подобное обвинение, обращенное к матери. Я взываю ко всем матерям, которые могут находиться здесь».

Поведение Эбера, представлявшего тогда левое, экстремистское крыло монтаньяров, не случайная выходка. Таков же был стиль и содержание его газеты. На ее страницах он говорил с народом языком фольклорного персонажа, торговца печками папаши Дюшена. Вот как он писал о той же королеве в своей газете: «Во всех дворах на австрийскую тигрицу смотрят как на самую жалкую проститутку Франции. Ее открыто обвиняли в том, что она развратничает со слугами, и трудно сказать, кто же был тот удалец, который сделал ей хромых, горбатых и пораженных гангреной ублюдков, вышедших из ее трехэтажной утробы».

Таким вульгарным кривлянием Эбер рассчитывал удовлетворить вкус народа. Даже санкюлотов удивляла его грубая фантазия. Эбер, белокурый молодой человек с голубыми глазами, с равнодушным лицом, циничный, способный авантюрист — одна из колоритных фигур революционной истории. Деклассированный буржуа, бывший служащий театра Варьете, уволенный за жульничество, он любил деньги. Вместе с женой, бывшей монахиней, он роскошно жил на вилле банкира Коха, вращался среди бывших аристократов или сомнительных людей вроде австрийца Проли, незаконнорожденного сына австрийского канцлера Кауница. Газета давала ему доход, ибо он сумел получать правительственные субсидии и с помощью своего друга Венсана добился рассылки газеты в армии. Эбер подстраивался под вкусы и настроения плебейских слоев санкюлотов. Разработанной политической программы у него не было, но он, безусловно, отражал народные стремления. «С гильотиной мы заставим вынуть из погребов всю звонкую монету», — писал он. Несомненную склонность санкюлотов решать все проблемы с помощью насилия Эбер доводил до крайней степени кровожадности. Казнь Марии-Антуанетты Эбер назвал «самой большой радостью из всех радостей отца Дюшена».

Изъявления таких чувств, естественно, поддерживали идею монтаньяров о том, что узаконенный, правильный террор необходим, чтобы избежать стихийных массовых убийств, вроде сентябрьских избиений в тюрьмах. Вообще все теории обоснования террора после явного ослабления внешней и внутренней угрозы Революции были либо зловещей игрой слов, либо псевдореволюционной софистикой и самообманом. Террор оказался необходим не потому, что Робеспьер был жесток или кровожаден. Истина состояла в том, что опорой революционного правительства служила слишком зыбкая, хрупкая, противоречивая коалиция интересов. Необходимо было всеобщее примиряющее средство, держащее в подчинении, подавляющее возможные разногласия, создающее внешнее единство. Таким средством мог быть только страх, ужас, что, собственно, по-французски и означает само слово «террор». Требовались непрерывно устрашавшие примеры, чтобы страх не проходил, действовал. Первоначально казалось, что цель Робеспьера не в уничтожении противников, а лишь в запугивании, устрашении. 3 октября член Комитета общей безопасности Амар потребовал в Конвенте предать суду не только 22 лидера жирондистов, но и еще 73 представителей этой партии, подписавших после 2 июня петицию протеста против ареста их товарищей. Конвент, пожалуй, легко проголосовал бы за это, но вмешался Робеспьер: «Конвент, — сказал он, — не должен увеличивать числа виновных, с него достаточно одних руководителей».

Это прямо-таки королевское милосердие само по себе говорило об огромной власти Робеспьера. Оно спасло жизнь 73, ибо они благополучно переживут в тюрьме всю страшную эпоху террора. Робеспьер еще не раз будет ограждать их от покушений крайних террористов, ставя в тупик тех, кто пытался разгадать таинственный смысл явной непоследовательности Неподкупного.

Террор принесет много парадоксальных сюрпризов. Чрезвычайный трибунал получит официально название «революционного» во время процесса 22 жирондистов, начавшегося 24 октября, когда, по выражению Верньо, «Революция, подобно Сатурну, пожирает собственных детей». Суд над жирондистами будет моделью, образцом, для других громких процессов «детей» Революции. Талантливые адвокаты, оказавшиеся на скамье подсудимых, озадачили своих судей неожиданно эффектной защитой. Красноречие Верньо вызывает слезы. Процесс грозил затянуться, к концу шестого дня допросили только девять свидетелей. Общественный обвинитель трибунала Фукье-Тенвиль жалуется в Конвенте, что жирондисты могут сделать процесс «бесконечным». «К чему свидетели? — возмущается он. — Тех, кто предстал на этом процессе, обвиняют Конвент и вся Франция; доказательства их вины очевидны… Конвент должен устранить мешающие ему формальности».