Тем не менее разговоры о диктатуре не умолкали. Питал их и факт реального триумвирата Робеспьер — Кутон — Сен-Жюст, всегда выступавшего сплоченной когортой. Разговоры об опасности диктатуры приобрели новый, весьма серьезный и грозный характер в связи с принятием Закона 10 июня (22 прериаля) об усилении террора.

Формально инициатором выступил Кутон, а поводом для него послужили покушения Адмира и Сесиль Рено. Но его не зря назвали «законом Робеспьера», ибо многим было известно, что фактическим автором закона являлся сам Неподкупный. Ведь он уже много раз осуждал медлительность Революционного трибунала и добивался ускорения и расширения его кровавой деятельности, провел на ответственные посты в этом судилище своих людей. Даже его квартирохозяин и предполагавшийся в скором будущем родственник Дюпле стал присяжным трибунала.

Особенно знаменательным свидетельством прямой причастности Робеспьера к закону об ужесточении террора явилась написанная им в начале мая инструкция для «народной комиссии» в Оранже. История с этой комиссией сама по себе служит типичным примером безумного характера робеспьеровского террора. В глухой деревне в южном департаменте Воклюз произошло «страшное» преступление: неизвестный злоумышленник срубил там символическое дерево свободы, сорвал и бросил в грязь декрет Конвента. Из Парижа последовал приказ наказать всех жителей «устрашающим» примером. Все 433 дома деревни разрушили и сожгли, а жителей арестовали. Массовые аресты произвели и в соседних деревнях. Специальный уполномоченный в Воклюзе писал, что для доставки арестованных в Париж, как требовал недавно введенный порядок, нужна целая армия. Тогда-то по предложению Кутона и учредили «народную комиссию», чтобы она осуществила расправу на месте. Инструкцию для комиссии своей рукой написал Робеспьер. «Враги революции, — говорилось в ней, — суть те, которые какими бы то ни было способами и какими бы видимостями они ни прикрывались, стараются препятствовать ходу революции и мешать утверждению республики. Наказание за такое преступление — смерть, доказательствами, нужными для произнесения приговора, будут всякие сведения, какого бы рода они ни были, лишь бы они могли убедить разумного человека и друга свободы. Правилом при произнесении приговоров должна быть совесть судьи, освященная любовью к справедливости и к отечеству; их цель — общественное спасение и гибель врагов отечества». Присяжных не требуется, хватит и судьи. Доказательства не нужны, достаточно его мнения.

Любопытное свидетельство эволюции некогда столь строгого законника, каким выступал Робеспьер! Фактически он теперь стоит на позициях такого же «правосудия», какое применялось во время знаменитых сентябрьских избиений в тюрьмах в 1792 году, правосудия убийц.

Прошло лишь два дня после грандиозного праздника Верховного существа, когда Конвент собрался 10 июня, чтобы заслушать доклад Кутона о новом террористическом законе против «врагов народа». Так выяснилось, что кроется за прославлением Робеспьера как творца новой фантастической религии. Теперь ее первосвященник хочет получить чудовищное и двусмысленное орудие массового убийства!

Составление закона, списанного Кутоном с пресловутой «инструкции» Робеспьера, окружено тайной. Проект закона не согласован с Комитетом безопасности. В Комитете общественного спасения о нем сказано только несколько общих фраз.

Конвент слушает в ужасе. Большинство депутатов являются юристами. Они сразу улавливают, что речь идет о ликвидации самого понятия суда, правосудия. Для обвинения впредь не потребуется никаких доказательств. Обвиняемые полностью лишаются средств защиты. Понятие преступления извращается до такой степени, что позволяет послать на эшафот любого невинного человека.

Смерти заслуживает каждый, кто может «вызвать упадок духа», кто «распространяет ложные известия», кто «препятствует просвещению народа», «портит нравы», «развращает общественное сознание». Итак, любое сказанное слово может отныне стать поводом для смертной казни. Закон и не предусматривает никакого другого наказания. Не требуется никаких улик, достаточно «моральных» доказательств. Никаких свидетелей, никаких присяжных, защитников. В сущности, это расправа с неугодными без суда, программа массового уничтожения людей. Тогда еще не знали слова «геноцид», но его смысл уже содержался в прериальском законе. Конвенту объясняют, что нормальный республиканский порядок будет установлен ужасом, смертью, страхом…

Депутаты поняли, что они сами окажутся жертвами закона. Один из них срезу потребовал отсрочки принятия закона, угрожая в противном случае покончить самоубийством. Его поддерживают другие. Даже Барер, член Комитета общественного спасения, от имени которого вносится закон, выступает против него.

На трибуну немедленно бросается Робеспьер и произносит яростную речь в защиту закона, в котором, оказывается, «нет ни одной статьи, которая не была бы основана на справедливости и разуме». Облик Неподкупного внушает отвращение и страх. Никто не решается возразить. Ведь в Конвенте столько пустых мест напоминают о судьбе тех, кто осмеливался противоречить Робеспьеру. И все же Бурдон из Уазы довольно робко предлагает одобрить пока состав присяжных, а остальные статьи обсудить потом. Робеспьер снова на трибуне. Он лжет, льстит, уговаривает. Речь Неподкупного поистине шедевр двусмысленной психологической атаки. Он прославляет настоящих монтаньяров, но тут же делает невероятное признание о том, что больше такой партии нет: «В Конвенте могут быть только две партии — добрые и злые, патриоты и контрреволюционеры». И он клятвенно заверяет, что никто из членов Конвента не пострадает, что «система клеветы скоро исчезнет». И он одновременно грозит тем, кто попытается возразить: «Горе тому, кто сам себя называет!»

Запуганный Конвент, уже приученный одобрять все единогласно, не только утверждает кровавый закон, но и продлевает полномочия Комитета общественного спасения.

Однако на следующем заседании, пользуясь отсутствием Робеспьера, тот же Бурдон, которому уже нечего терять, выступил против одного незаметного, но очень важного пункта нового закона, разрешающего впредь отправлять в трибунал депутатов без согласия Конвента. Его поддерживают еще несколько депутатов-монтаньяров. Конвент голосует за поправку о неприкосновенности депутатов. Агенты Неподкупного немедленно бегут к нему, и взбешенный Максимилиан вечером в Якобинском клубе громит подлых приспешников Дантона и Шометта, то есть партию монтаньяров. «Есть люди, — заявляет он, — с громадным пылом защищающие Конвент и в то же время оттачивающие против него кинжал… Патриоты, будьте на страже более, чем когда-либо: люди развращенные идут на все для того, чтобы задушить защитников отечества и уничтожить Конвент».

Так он наконец выдает собственный замысел, приписывая его другим, и раскрывает цель своего нового закона. Это совершенно ясно всем, и в тот же день, вечером на заседании Комитета общественного спасения разыгрывается бурная сцена. Бийо-Варенн прямо обвиняет Робеспьера в том, что он навязал свой новый закон, чтобы гильотинировать в Конвенте всех монтаньяров. Высохший, широкоплечий Бийо, возвышаясь над тщедушным Робеспьером, в ярости бросает ему гневные слова: «Я знаю, кто ты! Ты — контрреволюционер!»

Но Неподкупного не так-то просто запугать или смутить. Он справлялся с врагами и посильнее Бийо, сокрушив самого Дантона! На другой день Робеспьер при поддержке верного Кутона добивается отмены поправки Бурдона, разрушающей его замыслы. Теперь у него развязаны руки, и Робеспьер торжествует в душе близкое уничтожение всех «интриганов». Но как он ошибается! Он просто в трансе опьянения своим могуществом и не догадывается, что новый закон смертельно опасен для него самого.

Комитет общей безопасности, где Робеспьера поддерживают только два преданных, но политически беспомощных человека — Леба и художник Давид, — не может простить, что закон, прежде всего относящийся к его сфере деятельности, проведен без ведома Комитета. А в нем вершит всем старик Вадье, которого не зря прозвали «гасконский Вольтер». Враг религии, возмущенный культом Верховного существа, при поддержке Амара и Вуллона действует и раскрывает ужасный «заговор» именно на религиозной почве.