Здесь снова слышатся раскаты грозного, пока еще подземного гула, предвещающего извержение вулкана народной революции! Марат — единственный и первый предсказал ее приближение. И это не революция «вялых…, рассудительных» буржуазных либералов. Это нечто более ужасное. Но заклинания Марата остаются гласом вопиющего в пустыне. Ему выпадает обычная судьба пророков. Правда, запрещение дополнительных речей Марата — это своего рода признание. Напрасно также король пренебрег предупреждениями Друга народа. А ведь в примечании к четвертой речи он упомянул английского короля Карла I, сложившего голову на эшафоте.

В начале 1789 года Марат уже совершенно оправился от болезни и действует в полную силу своего страстного темперамента. Действует очень активно, но, к сожалению, его опять заносит в сторону от его главного революционного пути. В начале 1789 года он пишет свою брошюру «Современные шарлатаны». Марат решил воспользоваться революцией, чтобы разделаться со своими заклятыми академическими недругами. Он предлагает, чтобы Генеральные Штаты упразднили Академию наук вообще (кстати, это и сделает Конвент позже). В этой идее есть зерно истины, ибо научные кланы, корпорации, академии всегда неизбежно вырождаются в касту, спаянную круговой порукой, превращаются в «мандаринов», как говорят во Франции, заимствуя китайское понятие. Однако его грубые нападки на таких выдающихся ученых, как Монж, Лаланд, Лаплас или Лавуазье, совершенно несправедливы и просто смешны. Нелепо также выглядит обвинение Маратом «шарлатанов» в том, что они якобы вставили в опубликованную посмертно «Исповедь» Руссо те места, где автор признается в разных неблаговидных, даже постыдных поступках. У Марата нет никаких доказательств: он просто обижен за обожаемого им кумира, который оказался не столь уж божественно безгрешным. К чести Марата надо заметить, что он, видимо, особенно не добивался публикации своих «Шарлатанов», которые напечатают только в сентябре 1791 года.

Марат испытывает растущее стремление служить революции. Его выбирают членом избирательного комитета дистрикта Карм, где он живет, и он старательно выполняет свои скромные обязанности. Созываются Генеральные Штаты, и больше месяца идет глухая борьба за превращение их в Учредительное собрание. Многим непонятно происходящее в Версале. Марату кажется, что депутатам не хватает усердия и знаний. Он обращается с письмами к депутатам, казавшимся ему наиболее горячими патриотами: Мирабо, Шапелье, Сийесу, Габо, Варнаву, Дюиору и другим. Никто из них не отвечает Марату; настораживает слишком пылкий и безапелляционный тон писем; неизвестный человек предлагает действия, которые кажутся им бессмысленными.

В начале июля Париж охвачен тревогой. В Версаль стягиваются наемные войска. Они уже здесь, на Марсовом ноле. Заговор двора ясен: хотят разогнать Учредительное собрание, усмирить бунтующий Париж. Отставка Неккера как искра вызвала взрыв восстания. 14 июля взята Бастилия. Марат с восторгом и тревогой видит эти события. Но как может влиять на них какой-то незаметный член избирательной комиссии одного из 60 дистриктов столицы? Марат хочет предупредить, предостеречь этих радостных, ликующих людей. Они думают, что уже победили. Глупцы! Революция еще только начинается. Разве аристократы согласятся так легко с поражением? Нельзя допустить, чтобы из-за ошибок наивных и доверчивых людей из парода снова восторжествовал порок!

«Я понял, — напишет позднее Марат, — что нужно гораздо сильнее действовать для того, чтобы бороться с пороками, а не ошибками. Это было возможно только при помощи ежедневной газеты, в которой мог быть услышан голос суровой правды, в которой законодателям напоминали бы о принципах, в которой разоблачались бы мошенники, нарушители долга, изменники, раскрывались все заговоры, выслеживались все тайные замыслы, а при приближении опасности били бы в набат». Марат принял самое важное в жизни решение и определил свою историческую судьбу. Но легко сказать — издавать газету!

Хотя новые газеты в то время десятками появлялись каждый день, сделать это практически оказалось нелегко. 19 июля Марат увлеченно излагает свою идею комитету дистрикта, но его члены, зажиточные буржуа, слушают скептически. Они не склонны доверять этому доктору Марату. Предложение отклонено, Марат выходит из комитета и решает действовать самостоятельно, в одиночку!

Пока же Марат продолжает бомбардировать лидеров левых в Собрании своими письмами. Одно из них, написанное 27 июля, случайно сохранилось, и это поразительный документ. Марат требует в нем создания Революционного трибунала! Значит ли это, что именно он был инициатором террора? Нет, это не так. Марат пишет по поводу расправы народа в дни взятия Бастилии над Делоне, Флесселем, Фулоном и Сертье. Он считает их виновными, но осуждает самосуд. Он против жестоких расправ толпы и, чтобы предотвратить их, считает необходимым учреждение юридического правомочного органа революционного правосудия. Марат предвосхищает то, что в будущем сделает Конвент.

Недруги Марата будут писать, что с началом революции он впал в «разоблачительную истерию». Все зависит от того, какими словами обозначить страстно-нетерпеливое, жгучее, испепеляющее самого Марата желание успеха революции, его истинно пламенное стремление служить ей как орудию освобождения порабощенных и униженных. Он приходит в ужас от того, что чудо освобождения и спасения людей может обернуться для них горем и несчастьем. Поэтому он дрожит от яростного негодования, когда видит эту опасность, и не может сдержать вопль отчаяния при малейшем признаке обмана народа.

Учредительное собрание, которому он еще недавно доверял и на которое надеялся, потеряло его доверие после того, как пресловутой «ночью 4 августа» устроило фарс, возмутившую его сцену лицемерного великодушия. 7 августа он пишет гневное «Разоблачение усыпителей народа». Его негодование совершенно оправданно, хотя призыв Марата немедленно распустить Собрание и заменить депутатов не только поражает и шокирует: он просто неосуществим. Если Марат и прав, то, как с ним будет часто случаться, прав слишком рано! Но ведь это и называется пророчеством…

Можно назвать и демагогией, если вспомнить, что постоянной главной страстью Марата является его стремление к славе. Видимо, здесь снова сложное сочетание всех разнообразных и скрытых импульсов, определявших его слова и действия.

11 августа ему каким-то чудом удается выпустить один номер газеты «Монитор патриот», в котором он раскрывает смысл многочисленных конституционных проектов, обсуждаемых Собранием. Только один Марат по-настоящему смело срывает с них все покровы: права получат лишь буржуазия, богатые, а на долю гигантского большинства голодных бедняков не останется ничего, кроме звонких и пустых фраз.

Итак, он выполнил свой долг, он предупредил. Но кто заметил, а тем более прочитал его жалкий листок? Да и какие могут быть основания для тревоги, если в Версале заседают депутаты, среди которых несколько сотен лучших юристов, законников Франции? Если бы они еще любили народ, как Марат, мучились бы и страдали, болели за него так же, как он… Увы, поверить в это трудно, и надеяться на них нельзя. Значит, Марат должен любой ценой сделать это! И он делает, он пишет в первые дни августа, как сам говорит, «беглый набросок» конституции и Декларации прав человека, объемистый документ в 60 страниц. Он совершенно не похож на привычные конституционные тексты. Это не сухо-торжественный трактат с чеканными, но холодными юридическими формулами. Скорее это какая-то исступленная поэма ярости и гнева, мудрости и наивности, ужаса и восторга. А ведь наш бедняга, наверное, написал ее в своей жалкой каморке при тусклой свече за какую-нибудь одну бессонную ночь, дрожа от нетерпения и жгучего желания подарить людям счастье! И, конечно, обрести славу! Проект конституции Марата напоминает какой-то основной закон сказочной Земли обетованной, а не кодекс меркантильной буржуазии. Да ведь, по правде говоря, Марат и не хочет буржуазной революции, а мечтает об иной, народной революции. Но он не до такой степени слеп, чтобы быть совершенно непрактичным, и поэтому он ссылается на всеми тогда признаваемого Монтескье, сдабривая его резко усиленной дозой утопического эгалитаризма Руссо.