Колокола продолжают бить в набат. Теперь на площади собирается Национальная гвардия. Она желает последовать примеру женщин. Лафайет пытается отговорить своих подчиненных. Напрасно. Муниципалитет, наконец, решает присоединиться к народной инициативе и выделяет двух комиссаров. Вместе с Лафайетом они должны пригласить короля в Париж. Вторая колонна из 15 тысяч национальных гвардейцев, сопровождаемая пестрой толпой вооруженных жителей Парижа, отправляется в путь.

А в Версале 5 октября происходит нечто такое, что, как будто нарочно, подтверждает безошибочность удивительного революционного чутья народа. Поход на Версаль оказался необычайно своевременным. В тот день на утреннем заседании Учредительного собрания в атмосфере угрюмого молчания депутатов председатель, лидер умеренных Мунье зачитывает ответ короля на требование одобрить Декларацию прав. Это отказ, продиктованный ненавистью, слепотой, высокомерием и глупостью. Правда, он сопровождается лицемерием, псевдоюридической казуистикой, двусмысленностью. Но это отказ! Левые возмущены. Даже умеренные типа Мунье удивлены и забывают о своих распрях с левыми. Слишком откровенно король отвергает конституцию, саму волю нации. Как же он далек от понимания смысла событий!

Слово берет Робеспьер, и он говорит с еще небывалой для него революционной смелостью:

«Ответ короля сводит на нет не только всю конституцию, но и право нации иметь таковую… Он ставит свою волю выше права нации… Вас уверяют, что не все статьи вашей конституции достигли совершенства; не высказывают своего мнения о Декларации прав; разве это дело исполнительной власти — критиковать власть учредительную, которая является ее источником? Нет такой власти на земле, которая имела бы право разъяснять принципы нации, ставить себя над нацией и критиковать ее волеизъявления. Вот почему я рассматриваю ответ короля как противоречащий принципам и правам нации, как несовместимый с конституцией…

У вас нет иного средства преодолеть препятствия, как сокрушить эти препятствия!»

На этот раз мнение Робеспьера разделяют многие депутаты и тоже осуждают короля. Собрание принимает решение послать к нему делегацию во главе с председателем Мунье, чтобы «умолять Его величество соблаговолить безоговорочно принять Декларацию прав». Странное сочетание слов «безоговорочно» и «умолять» отражает крайне двусмысленные отношения монарха и Собрания. По-видимому, было мало шансов заставить короля уступить. Однако именно в этот момент в события вмешивается народ. Едва назначили делегацию, как зал начали заполнять пришедшие из Парижа насквозь промокшие и голодные женщины. От их имени берет слово Майяр. Он требует хлеба для жителей Парижа и наказания офицеров, оскорбивших трехцветный символ революции. Решено присоединить делегацию женщин к группе депутатов, направляющихся к королю. А он уже ждет, ибо его специально привезли с охоты. Пришлось прервать увлекательное занятие при известии, что в Версаль явилось несколько тысяч женщин, а из столицы еще движется бесконечная колонна национальных гвардейцев и просто вооруженных жителей парижских предместий. Придворные перепуганы и некоторые советуют королю бежать в Рамбуйе, а потом и дальше. Но он решает прибегнуть к излюбленному средству: хитрить и обманывать.

Людовик приветливо принял неожиданных посетительниц, хотя после четырех часов ходьбы по размытой дождем дороге и без того бедно одетые женщины выглядели весьма необычно в роскошных залах Версальского дворца. Король даже ласково обнял молоденькую работницу Пьеретту Шабри и обещал женщинам позаботиться о пропитании Парижа.

Иначе он отнесся к требованию депутатов одобрить Декларацию прав и другие декреты. Он велел Мунье подождать, и ожидание продолжалось больше пяти часов.

За это время случилось многое. Голодная, измученная и все растущая толпа разбрелась вокруг дворца, окруженного лейб-гвардией. Сначала завязались дружелюбные беседы, начался обмен насмешками, сменившийся перебранкой и столкновениями. Нескольких женщин ранили шпагами. Потом гвардейцы застрелили одного рабочего. Бойцы Бастилии ответили огнем, и несколько королевских телохранителей остались на земле, остальные отступили к дверям дворца.

Именно в момент стрельбы испуганный король дал, наконец, согласие одобрить Декларацию прав и декреты. «Препятствие», о котором говорил Робеспьер, сокрушили. И сделал это народ. Часть толпы в долгие часы ожидания занимала зал заседаний Собрания. Пришедшие из Парижа женщины прерывали ораторов. Громкими криками требовали закона о снижении цен на хлеб и мясо. Заседание стало невозможным, депутаты попросту разбежались. Одна из женщин уселась в председательское кресло. Когда Мунье вернулся, его окружили и фамильярно стали давать ему полезные советы, например, «остерегаться фонаря». Конечно, народ не пытался, да и не мог взять власть. Но одно лишь его присутствие производило неизгладимое впечатление. Оно было исполнено глубокого исторического смысла.

Между тем в 11 часов вечера 6 октября подходит из Парижа второй кортеж из отрядов Национальной гвардии во главе с Лафайетом и сопровождающей их толпы народа. Генерал встречается с королем и просит его перенести свою резиденцию из Версаля в Париж. Король откладывает решение до завтра. Затем двор, Лафайет, депутаты ложатся спать. Но не спит народ, толпящийся вокруг костров. Сначала оттуда доносятся лишь звуки песен. И это вовсе не революционные песни. Люди поют роялистский гимн «Да здравствует Генрих IV!». Но под утро снова гремят выстрелы и льется кровь. Вооруженный народ начинает охоту на лейб-гвардию. Она укрывается во дворце, но патриоты врываются в здание, взламывают двери. Полуодетая королева спасается бегством. Разбуженный Лафайет кое-как устраивает перемирие и утром уговаривает короля выйти с королевой на балкон и объявить о своем согласии переехать в Париж.

Лафайет ведет короля к мраморному балкону, выходящему на двор, заполненный народом. С ними королева с дофином на руках. Толпа шумит, бурлит и волнуется. Над ней возвышаются длинные пики с отрубленными головами нескольких несчастных лейб-гвардейцев. Среди хаоса звуков легко можно разобрать лишь слова: «Короля в Париж!» Людовик, дрожа от страха, произносит несколько фраз. Он объявляет о своем согласии переехать вместе с семьей в Париж. Толпа отвечает криками «Да здравствует король!». Народ, страшный в гневе, быстро меняет настроение и становится добрым и великодушным. Ведь в его сознании еще безраздельно царит вера в доброго короля… Теперь король будет отделен от дурных советников, и все пойдет хорошо! Как и в июле, новое поражение короля возвращает ему популярность.

6 октября после полудня из Версаля двинулся в Париж огромный причудливый кортеж в 30 тысяч человек. Впереди шествовала Национальная гвардия. На штыках у многих наколоты хлебцы, в стволы ружей воткнуты зеленые ветки. Затем двигались королевские солдаты, включая злополучный Фландрский полк, на этот раз с трехцветными кокардами. Среди них тащилась и карета с королевским семейством, окруженная кричащими, приплясывающими женщинами, с ружьями и пиками, с зелеными ветками. Без конца слышались торжествующие возгласы: «Мы везем булочника, булочницу и пекаренка!» Потом ехали пятьдесят телег, нагруженных мешками с мукой из королевских запасов. Далее следовали многочисленные кареты министров, сановников, депутатов. Толпа торжествующих парижан не оказывала им никакого почтения. С выражением растерянности на лице вблизи королевской кареты гарцевал Лафайет. Уже наступила ночь, когда Людовика XVI, украшенного огромной трехцветной кокардой, Лафайет и Байи вывели при свете факелов на балкон Ратуши. Оглушенный, сбитый с толку король пробормотал, что «он приезжает с удовольствием, с полным доверием к своему народу». Только после этого его отпустили в пустовавший со времен Людовика XIV дворец Тюильри, где королевскому семейству пришлось разместиться по-походному, ибо ничего не успели подготовить к такому неожиданному повороту событий. Итак, если мужчины взяли штурмом Бастилию, то женщины захватили в плен короля.