29 июля в типографию Марата является полиция, но, не застав его, конфискует кое-какие бумаги и арестовывает старуху, выполнявшую роль сторожа.

Марат скрывается, но 30 июля снова выходит его газета, в которой он жалуется на пассивность народа предместий, не слушающего его призывов к восстанию. Он снова призывает уничтожить тиранов, установить диктатуру, создать подлинный государственный трибунал. Марат обосновывает на этот раз свои призывы к беспощадной расправе с врагами бедняков: «Было бы верхом безумия надеяться на то, что люди, которые на протяжении десяти веков господствуют над нами, безнаказанно грабят и угнетают, добровольно согласятся быть равными с нами». Слова «десять веков» — ключ к пониманию социальной роли Марата. Он вовсе не социалист, не выразитель рождавшегося рабочего класса. Его проповедь звучит от имени угнетенных всех времен. Это тысячелетняя ярость униженных, угнетенных, их стихийная ненависть, гнев, горе, отчаяние и ярость. Лучше всех это понял еще Виктор Гюго…

Зажигательную силу призывов Марата чувствует и буржуазия. 31 июля Учредительное собрание принимает решение «преследовать как преступников всех авторов… побуждающих народ к восстанию против законов, пролитию крови и ниспровержению конституции». Обвинение направлено и против Камилла Демулена, которого за статью в его газете обвиняют в оскорблении короля. Робеспьер, Дюбуа-Крансе, Петион выступают в защиту Демулена. Марата не защищает никто.

Не выступает за него и народ, который, по словам Марата, остается «глух, слеп и усыплен». В действительности народ знает, и любит его. «Друг народа» читают вслух, поэтому реальная аудитория газеты раз в десять больше ее тиража. К Марату бедняки проявляют особое внимание. Конечно, почти буквальное обожествление Марата — дело будущего, плод его мученической гибели. Пока он приобретает популярность, серьезно отличающуюся от известности Мирабо или Лафайета. Они были мифическими идолами толпы; Марат же воплощал образ брата бедняков, особенно с тех пор, как он ведет и на практике образ жизни нищего бродяги, скрывающегося от полиции.

Почему же нет ответа на его призывы к восстанию? Народные восстания — всегда следствие особого психологического состояния народа, к которому его приводят гнев, отчаяние, реальное страдание, страх, пароксизм инстинкта самосохранения. Марат не учитывает конкретного морального состояния бедняков. Он не дает никакого плана восстания, практической, организационной программы. У него отсутствует сама идея организации народного движения. Неизмеримо практичнее действовал Клуб кордельеров, расчетливым тактиком был Дантон. Что касается Робеспьера, то он просто осуждал любые действия «смутьянов», никогда не организовывал народных выступлений, лишь присоединяясь к ним в случае их успеха. Марат воплощает чувства, эмоции, страсть. Никакой программы на будущее. Все очень просто: короткая диктатура и затем всеобщее счастье. Сначала он отводит для диктатора шесть недель, а потом сокращает срок до трех дней… Зато он увеличивает число врагов свободы, которых следует обезглавить, с 500 до 20 тысяч, потом до 100 тысяч, наконец, до полумиллиона. По-видимому, эти цифры, столь часто использовавшиеся врагами Марата, не представляют собой какого-либо рассчитанного плана, а просто служат деталью текстов, написанных в увлечении и продиктованных страстным желанием поднять народ на жестокую борьбу.

Когда говорят о том, что Марат был вынужден скрываться в подполье, то это не образное выражение, а буквальное описание условий, в которых он умудрялся не только скрываться от полиции, но еще и напряженно работать в самых тяжелых условиях. Кто же давал ему убежище? После убийства Марата в 1793 году нашлось очень много охотников присоединиться к славе Друга народа. Но совершенно достоверно, что ему часто и надолго давал у себя или находил у других пристанище мясник Лежандр, один из самых знаменитых монтаньяров.

В письме к Демулену Марат однажды жаловался на «отравленный воздух своего подполья». Но чаще «апостол и мученик свободы» даже гордится тяжкими условиями борьбы. 7 сентября 1790 года он писал: «Надо иметь совсем не возвышенную душу, чтобы не утешаться надеждой вырвать этой ценой двадцать пять миллионов людей из-под ига тирании, угнетения, притеснения, нищеты, чтобы приблизить наконец момент их счастья».

Марат проявляет настоящее мужество, любой ценой выполняя свою миссию. В маленьком кафе на улице Каннет у него свой человек, который связывал его с корреспондентами и читателями. Вопреки всем усилиям полиции газета выходит, громко откликаясь на крупнейшие события. В августе 1790 года волнуются солдаты в Нанси, а затем следует их чудовищно жестокое подавление под руководством генерала Буйе. Марат не только бичует это преступление, он верно предчувствует в нем начало контрреволюционного заговора. И на этот раз прогноз безошибочен: палач Нанси Буйе уже задумал бегство короля в Варенн. Марат возмущен поздравлением, которое король направляет генералу. До сих пор единственной фигурой, избежавшей нападок Марата, был Людовик XVI; Марат монархист, и хотя он не переоценивает личные достоинства короля, его личность оставалась вне критики. Отныне с этим покончено, и в сознании, а значит, и в газете Марата он занимает свое место естественного главы контрреволюции. Уже в начале сентября 1790 года Людовик подписал в сознании Марата свой смертный приговор.

31 августа он пишет, что готов поддержать тех, кто захочет установить республику, 18 сентября он отвергает подозрения в его роялизме, 4 ноября он объявляет грубой ошибкой убеждение, что Франция может быть только монархией, 8 ноября он говорит, что «король во Франции является по меньшей мере пятым колесом телеги». Но 17 февраля неожиданный поворот: Марат утверждает, что «лучше всего нам подходит очень ограниченная монархия», что «республика скоро может выродиться в олигархию».

В начале 1791 года затевается новый судебный процесс против Марата. 12 февраля 1791 года Клуб кордельеров принимает резолюцию, специально посвященную ему. В ней поистине восторженная оценка патриотической деятельности Марата. Кордельеры торжественно предупреждают, что будут вновь защищать его, используя все свои силы и возможности. Любопытно, что Марат не опубликовал этот документ, так красноречиво превозносивший его. Поэтому совершенно несправедливы обвинения Марата в тщеславии. Вот с гордостью дело обстоит иначе: Марат действительно гордится своей миссией. Его связь с кордельерами становится все теснее, по мере того, как все более левеет, демократизируется, точнее — «маратизируется» деятельность Клуба. Марат чаще критикует Якобинский клуб, который в 1791 году допускал в свои ряды только состоятельных людей: «Что можно ждать от этой ассамблеи слабоумных, которые мечтают только о равенстве, хвастают братством и которые исключают из своего состава бедняков, завоевавших им свободу».

Объединение и просвещение этих бедняков — вот задача, которой Марат посвящает много сил с начала 1791 года. Моделью для него служит Клуб кордельеров. Однако здесь слишком много интеллигенции, что ограничивает его влияние. Поэтому Марат стремится объединить бедняков с помощью братских обществ. За несколько месяцев они объявляются почти во всех секциях Парижа. В своей газете Марат дает фактическую программу их деятельности: политическое просвещение людей и подготовка к революционным выступлениям. Благодаря братским обществам Революция становится менее монархической, менее буржуазной и более народной. Марата справедливо назвали тогда в одной из газет «отцом братских обществ».

Вдруг 18 апреля газета Демулена «Революции Франции и Брабанта» публикует сообщение: «Неустрашимый Марат… впал в безнадежность и требует паспорт, чтобы проповедовать свободу среди другой, менее продажной нации». Неожиданное разочарование действительно охватило Марата: он испытывает горестное отчаяние от того, что народ не откликается на его призывы к восстанию. Он уже писал своему другу Брегету в Лондон, что французы предпочитают состояние рабства, что «друзьям свободы остается только бежать за границу». Что вызвало этот приступ пессимизма? Смерть Мирабо 2 апреля и вызванное ею всеобщее чувство горя по поводу ухода политика, которого Марат давно обвинил в продажности. Почести Рикетти (как называл теперь его Марат) глубоко возмутили Друга народа.