«— Государь! Желает ли ваше величество спасти Францию? Если да, то соблаговолите встать во главе вашего немецко-королевского полка, и всяким дискуссиям будет положен конец!»

После небольшого совещания с приближенными король объявил, что он принимает предложение, и приказал привести полк на следующий день в тот же час. Полк прибыл вновь в Версаль к назначенному времени. Для короля приготовили его любимую испанскую лошадь. Ламбеск поднялся и на лестнице встретил короля, спускающегося вместе со своими двумя братьями. Однако внезапно король почувствовал слабость, ноги его стали заплетаться, и он упал в обморок. После того как короля привели в чувство, он вернулся в свои апартаменты. Боевой поход был отложен, королевскую лошадь отвели обратно в конюшню, и полк вернулся в Сен-Клу…

Таким, образом, раздираемый теми, кто хотел его открытого сопротивления революции и похода на Париж во главе войск, и теми, кто требовал уступок, Людовик XVI предпочел пока искать согласия со «своим добрым народом». 16 июля вечером он повелел своему брату графу д'Артуа, принцу Конде, герцогу Полиньяку и другим крупным аристократам отправиться «за пределы королевства». Началась первая эмиграция. Распределили роли: король будет тайно бороться с революцией внутри страны, а его братья и другая знать организуют открытую борьбу против нее за рубежом.

17 июля король поехал в Париж, чтобы разыграть новую сцену «примирения» с революцией. Конечно, не любовь к народу, к Франции толкала его на этот шаг, а жалкая трусость и жгучая ненависть к революции, которую он тщательно скрывал, мечтая в глубине души расправиться с подлой чернью. Но сейчас надо было разыгрывать спектакль, что он и делал. Народ чувствовал это. Люди мрачно стояли с оружием в руках, образуя дорогу, по которой шел король. Его не сопровождала столь пышная, сверкающая свита аристократов, как это было совсем недавно. Ведь главные ее представители уже исчезли. Те, кто стоял во главе провалившегося заговора, бежали этой ночью. Брат короля, граф д'Артуа, так боялся за свою жизнь, что решился тайно проехать через город лишь в сопровождении целого полка наемников с двумя пушками.

Из толпы часто раздавались возгласы «Да здравствует нация!», и очень редко слышалось: «Да здравствует король!» Значительно теплее встретили Людовика выбранный командующим Национальной гвардии Лафайет и мэр Байи. Король утвердил их новые должности, признал все, одобрив даже решение о разрушении Бастилии. Видно было, что все это тяготит короля, что он вынужден играть роль, вызывавшую у него отвращение. Еще бы, к шляпе короля прикололи трехцветную кокарду — символ революции, заменившую старые королевские лилии и белый цвет монархии. Ведь это был визит побежденного к победителям.

С наступлением ночи, когда король вернулся в свой дворец в Версале, его встретила разъяренная Мария-Антуанетта. Увидев трехцветную кокарду, украшавшую шляпу Людовика, она яростно сорвала ее и швырнула под ноги:

«— Я и не подозревала, что вышла замуж не за короля, — а за мещанина!» — гневно воскликнула гордая дочь императора.

Теперь Мария-Антуанетта воплощает смертельную ненависть к революции. Но все же она была несправедлива к своему супругу. Ведь он тоже ненавидел «бунт», хотя и действовал более трусливо. Но разве смелый замысел разогнать Учредительное собрание не привел народ к Бастилии? И вот теперь революция стала не только парламентской, но народной. Отныне у нее не один, а два центра силы: Собрание и героический, восторженный победивший Париж. Открытая борьба с революцией больше невозможна.

Обнаруживается социальная природа революции: тот, кто сражался 14 июля и проливал кровь, не получит прямого выигрыша. Но буржуазия имеет осязаемые выгоды с первого дня. Пример — сама Бастилия. 16 июля ненавистный символ деспотизма решили уничтожить до основания. Но разобрать массивные стены из огромных глыб камня не так-то просто. Взялся за это архитектор и подрядчик Паллуа, нанявший 800 рабочих. К концу года Бастилию сровняли с землей ко всеобщему восторгу. И к выгоде подрядчика! Народ радуется бескорыстно; буржуазия разделяет эти чувства, но и не упускает шанса заработать. Крепость распродается по кускам! Ценный строительный материал пошел на строительство моста Конкорд, и поныне украшающего Париж. Кроме того, все департаменты пожелали иметь макеты крепости, изготовленные из ее камней…

Такое желание возникло не случайно. События в Париже заразили своим примером все города Франции. Они совершили всеобщую муниципальную революцию. Повсюду буржуазия, как и в столице, требует участия в администрации своих городов. Если королевские магистраты не уступали власти, их изгоняли силой, как в Страсбурге, где разгромили старую Ратушу. Штурмуют местные «бастилии»: дворец Тромпет в Бордо, форт Пьер-Асиз в Лионе, башню Леви в Кане. В Марселе скоро разрушат форт Сен-Жан, прикрывавший город. Кое-где обошлось без потрясений: кровопролитный штурм Бастилии послужил назидательным уроком. Миром решилось дело в Тулузе, в Аксе, в Тарбе. Напротив, городскую власть сменяли насильно в Ренне, Туре, Седане, Меце, Нанси.

За две недели Старый порядок уничтожили повсюду. Королевская власть — интенданты, губернаторы — сменилась новой революционной буржуазной администрацией. Во всей Франции формировалась и Национальная гвардия. Как и в столице, гвардеец обязан приобрести синий мундир и все снаряжение за свой счет, и поэтому новая вооруженная сила состояла отнюдь не из бедняков. Национальная гвардия, естественно, призывалась дать отпор любому заговору аристократов. Им противостоит также и заключенный между городами союз — «федерация». Формирование гвардии ускорялось обстановкой паники «великого страха».

Внешне это явление психологическое, порожденное тревожными слухами, мифами и призраками, каким-то нервным шоком. Еще раньше зародилась боязнь «разбойников». Теперь же, после захвата Бастилии бедняками Сент-Антуанского предместья, психоз страха охватил не только аристократов, но и всех более или менее состоятельных людей. С ужасом передавали они друг другу известия о страшных событиях.

Дело в том, что разговоры о свободе, о равенстве, звучавшие все громче, не могли не дойти и до слуха голодных не только в городах, но и в деревне. Еще недавно они мирились с тем, что от революции им было мало проку. Теперь, после 14 июля, осмелела и сельская Франция. Быстро откликнулись многочисленные бродяги и нищие. Раньше они довольствовались подаянием или сбором оставшихся на полях после жатвы колосков. Сейчас эти отверженные действуют посмелее. Кое-где по ночам они косят еще не созревший хлеб. Учащаются разные мелкие хищения. Несчастных толкают на это муки голода. Таких случаев немного, но число сельских грабежей невероятно раздувается молвой. Возмущенные крестьяне, вооружившись чем попало, сотнями собираются и бродят в поисках «разбойников». Почти всегда они их просто не находят. Зато по пути озлобленные крестьянские отряды проходят мимо феодальных замков, и они напоминают им об их настоящих врагах. Ведь революция еще никак не коснулась господства феодалов в деревнях, где живет подавляющее большинство населения страны. Крестьяне массами начинают своими средствами сводить счеты с феодалами. Они требуют у владельцев замков книги и документы с записями тяжелых повинностей и немедленно предают их огню. Но часто, наталкиваясь на сопротивление, они громят и жгут сами замки. Передают слухи об убийствах землевладельцев. Зарева пожаров охватывают ночное небо в большинстве французских провинций. Напуганы не только дворяне, но и буржуа, особенно остро реагирующие на угрозу любой собственности. Буржуазная Национальная гвардия идет из городов в поход на «разбойников». Однако для подавления новой «жакерии» немыслимого размаха потребовалось бы оборонять каждый феодальный замок. «Великий страх» охватывает и Учредительное собрание.

Кажется, что звон набата, разорвавший тишину над сельской Францией, загремел в самом зале Учредительного собрания. Усыпляющие депутатов бесконечно скучные, длинные речи сменяются 3 августа тревожными словами, пробуждающими всех.