Жиронда отнюдь не собиралась сдаваться. Напротив, она наступала. Мобилизуя буржуазные, «умеренные» секции Парижа, она главным образом рассчитывала на провинцию. Жирондисты готовили восстание департаментов против Парижа, они решили развязать гражданскую войну в момент, когда Франция была в смертельной опасности. Так они поставили свои жалкие личные интересы выше интересов Революции. Они отрекались от нее, ослепленные ненавистью, уязвленные в своем тщеславии, они сами копали себе могилу.
А в провинции все, казалось, играло им на руку. Комиссары Конвента, все монтаньяры, слали тревожные донесения. Впрочем, друзья жирондистов сами давали о себе знать. Из Бордо 8 мая направили Конвенту угрожающее послание, что там готовы пойти в поход на Париж: «Да, мы все жирондисты, и мы будем ими до смерти». Но это была вотчина Жиронды. Плохо для монтаньяров обстояли дела и в Марселе. Еще недавно там царили якобинцы. Ведь в Революции 10 августа славную роль сыграл марсельский батальон, отсюда пришла «Марсельеза». Но в конце марта секции захватывают жирондисты и… роялисты. Неумолимая логика борьбы, потребность в союзниках толкнула жирондистов к прямому союзу с врагами Революции. Комиссаров Конвента фактически выгнали из Марселя. «О, благодатная контрреволюция!» — восклицал Гюаде с иронией, за которой скрывалось предательство.
В Нанте в начале мая принимают резкий манифест против монтаньяров. Повсюду на юге и на западе страны складывается тревожная обстановка. 12 мая вспыхнуло восстание в Тулоне. И здесь жирондисты при поддержке роялистов захватили власть. Тулон — важная база флота перешел в руки мятежников. Комиссаров Конвента заключили в тюрьму. Особенно тревожно в Лионе, где жирондисты и монархисты создают единый фронт против якобинского муниципалитета и готовят восстание. Партия жирондистов становится почти роялистской, хотя ее вожди в Париже еще продолжают обвинять монтаньяров в роялистских замыслах.
Вот почему они самоуверенно отвергают все попытки примирения, хоть какого-то соглашения перед лицом внешних врагов. Дантон, гордый, самоуверенный человек, идет даже на уговоры, на унижение, идет на все. Это он устроил неофициальную, тайную встречу монтаньяров с группой жирондистов. Он взывал к ним от имени родины. Как патриот, он просил и уговаривал: «Из наших раздоров возродится королевская власть с неутолимой жаждой мести. Питт и Конде наблюдают за нами». Некоторые жирондисты уже склонялись к примирению. Один Гюаде оставался непреклонным: «Война! — кричал он. — И пусть одна из партий погибнет!» Его друзья неохотно подчиняются авторитету этого фанатика ненависти. Дантон берет его руку и с грустью говорит: «Ты хочешь войны, и ты получишь смерть».
Что там Дантон, сам Робеспьер склонялся к примирению. Член Конвента Мор 17 марта подошел к нему в Якобинском клубе и рассказал о примирительном настроении Петиона. «Этот разговор, — сообщает он, — привел к очень дружескому объяснению между Робеспьером и Бюзо. Вчера надеялись на слияние. Но мои надежды подверглись жестокому разочарованию, и я убедился, что союз был невозможен».
Борьба обострялась с каждым днем. Причем наступательной, агрессивной была политика жирондистов. С их стороны не только не предпринималось никаких попыток примирения, напротив, они-то все и обостряли.
Последняя попытка примирения делается 29 мая Комитетом общественного спасения, до сих пор державшегося как бы над схваткой. Ее предприняли Дантон и Барер, подготовившие циркулярное письмо комиссарам Конвента в армии. Хотели, чтобы парижские распри не распространились и на войска, что могло вызвать катастрофу перед лицом внешнего врага. Но письмо оглашалось в Конвенте, и, возможно, именно для воздействия на него оно и было составлено. Дантон, который почти никогда ничего не писал, на этот раз сочинил большой раздел письма на тему о жизненной необходимости единства. Он мечтал и пытался увлечь этой мечтой других, как можно скорее создать Республику, сильную своим единством, заключить мир и дать народу наконец какие-то реальные плоды Революции. Он предупреждал: «Если вы упустите эту возможность учредить Республику, вас все равно заклеймят, и ни один из вас не ускользнет от победителей-тиранов. Вы погубите права народа, на вашей совести будет 300 тысяч человек. И о вас скажут: «Конвент мог дать свободу Европе, но своими раздорами он выковал цепи для народа и своими склоками услужил деспотизму».
Запоздалые усилия Дантона оказались уже напрасными, и приведенные слова интересны как тоскливое пророчество, которое осуществится в таких масштабах, перед которыми померкнет картина, нарисованная Дантоном. Судя по той вялости, по отсутствию страстной энергии, на которую в критические моменты способен Дантон, он уже и сам отдает все на волю, инициативу и энергию народа. Фактически никто из видных монтаньяров не проявил желания возглавить народное движение или тем более возглавить восстание санкюлотов, хотя все понимали, что восстание неизбежно.
К концу мая в Париже накопилось слишком много взрывчатого материала, чтобы можно было рассчитывать на какой-то более или менее спокойный выход из кризиса. Слишком много вспыхивало искр и вспышек пламени в виде все новых сообщений или слухов о поражении на фронтах, о победах вандейцев, о заговорах аристократов. Взрыв должен был произойти. По иронии истории его ускорили жирондисты, заключившие в тюрьму вместе с Эбером председателя секции Сите Добсана и неутомимого яростного революционного агитатора Варле. Им предоставили тюремную камеру, чтобы они смогли наконец, вырванные из обычной для них сутолоки, обдумать положение и составить какой-то план действий. Естественно, что, как только их выпустили 27 мая, они сразу начали действовать.
Вечером 29 мая по призыву Добсана в Епископате собралось общее революционное собрание Парижа. Явились представители 34 секций из общего числа 48. Собрались люди «14 июля» и «10 августа», которые горели желанием действовать, используя свой прошлый опыт. Нашлось и руководство в виде Комиссии шести, которую возглавил инженер Добсан, член клубов Якобинского и Кордельеров. Беспорядочное бурное собрание с частично обновляющимся составом заседало непрерывно. Вечером 30 мая Париж был объявлен «в состоянии восстания против аристократической н угнетательской клики». В событиях этих дней, как, впрочем, и вообще в революции, напрасно было бы искать точного соответствия слов и формул с фактами и реальностью. Господствовали страсти, после того как образованные люди «точных» формул из Конвента обанкротились. Важно другое: в то время как Конвент, облеченный официальной властью и ореолом законности, оказался совершенно бессильным, здесь теперь центр реальной власти, которая действовала и которой подчинялись. Слово не расходилось с делом: закрывают городские заставы, назначают командующего Национальной гвардией Анрио, человека с очень темной биографией и с очень ясными признаками склонности к выпивке. Комитет шести становится Комитетом девяти, в него входят Варле и Добсан, другие секционные активисты. К ним присоединяется приехавший из Лиона Леклерк, тоже молодой человек самых крайних взглядов.
Вечером 30 мая в Епископат явился мэр Парижа Паш. Он предлагает представителям секций собраться вместе с Коммуной в Якобинском клубе, чтобы совместно решить вопрос о восстании. Революционный Комитет десяти тоже не прочь сблизиться с Коммуной, но осуществляет это другим способом. Рано утром 31 мая Комитет в сопровождении сильного вооруженного отряда является в здание Ратуши. Добсан от имени Комитета объявляет мэра, прокурора, муниципалитет, словом, все законные власти Парижа отстраненными от власти. Но вслед за тем он провозглашает их восстановление, но уже в роли Революционной Коммуны. Комитет обосновывается в Ратуше, расширяет свой состав и дает себе новое название: Революционный комитет Парижского департамента. Впрочем, его называют также Центральный комитет. В нем представлены все направления и оттенки левых: «бешеные», эбертисты, кордельеры, просто революционно настроенные люди без ясной политической принадлежности.