Два полуразрушенных рода — один аристократический, другой буржуазный — дали не совсем обычную поросль, которую можно назвать консервативной интеллигенцией. Жюльен-Филипп де Голль оставил после себя несколько исторических сочинений, например «Новую историю Парижа и его окрестностей» или «Жизнеописание пейзажиста г-на Бидо». Но особенно активную духовную деятельность развила бабушка Шарля — Жозефина Мэйо. Она написала немало книг, в частности биографию Шатобриана, поклонником которого станет ее знаменитый внук. Она издавала также журнал «Семейная переписка». Ревностная католичка, она тем не менее проявляла необычную широту взглядов. В своем журнале Жозефина напечатала одобрительные комментарии к некоторым сочинениям социалиста Прудона и даже произведения будущего коммунара Жюля Валлеса.

В этой семье было три сына. Шарль стал историком, написавшим труд «Кельты в XIX веке». Второй сын — Жюль тоже пошел в науку, но совсем иную. Он приобрел известность как энтомолог своим «Каталогом перепончатокрылых Франции», в котором описал пять тысяч видов ос и пчел. Судьба третьего сына — Анри, родившегося в 1848 году, сначала была неопределенной. Участник войны с Пруссией, допущенный в военно-инженерную Политехническую школу, он отказался от карьеры офицера, предпочел должность мелкого чиновника в префектуре департамента Сена. Здесь он тоже не задержался, подав в отставку в знак протеста против несправедливости по отношению к одному из его коллег. В конце концов, он стал преподавателем «свободной», то есть религиозной, школы. Он обучал литературе, философии, математике учеников иезуитского коллежа Непорочного зачатия на улице Вожирар.

В 1886 году Анри де Голль женился на своей кузине Жанне Мэйо: так род де Голля еще раз породнился с промышленной буржуазией севера. 22 ноября 1890 года у супругов родился второй сын. Если первого они назвали Ксавье, то второму удачно досталось звучное имя Шарль, очень подходящее для будущего политического деятеля. Он появился на свет в строгом двухэтажном особняке солидного буржуазного квартала города Лилля, вдали от его шумных промышленных районов. Но нет нужды особенно останавливаться на описании Лилля; семья жила в Париже и двое старших сыновей родились здесь только потому, что мадам де Голль хотела родить в доме своей матери.

Многие считали, что Шарль де Голль по своему характеру был вылитым портретом матери: та же чувствительность, скрытая под ледяной маской невозмутимости, тот же темперамент, в котором смешивались уравновешенность и нервозность, та же внезапная вспыльчивость. Что же касается мировоззрения, культуры, манеры мышления, то он — явно сын своего отца. Разумеется, все эти проявления врожденной наследственности — дело темное и напоминают извечные разговоры о том, от кого из родителей сын унаследовал цвет глаз, форму носа или походку. Важнее восстановить духовную атмосферу, в которой рос и воспитывался человек, вступавший в жизнь.

Север Франции, откуда ведет свое происхождение семья Шарля де Голля, всегда считался центром национализма в сочетании с католицизмом. Однако церковь выражает здесь несколько иной дух, чем, например, в западных районах Франции, где многое застыло в формах феодальных времен. На севере католики склонны больше прислушиваться к новым веяниям. Это в какой-то степени свойственно и части промышленной буржуазии северных департаментов. Здесь, вблизи скрещения главных европейских торговых путей и промышленных районов, нельзя было выдержать конкуренции без особой предприимчивости, без умения приспосабливаться к новым обстоятельствам и требованиям рынка и, конечно, без экономии и неустанного труда. Север — главное средоточие деловой энергии тогдашней французской буржуазии, что отражалось во всем ее пуританском облике, в образе жизни и нравах. Дворянство здесь тоже, в отличие от юга и запада, более современное, особенно близкое к новой буржуазии. К тому же среди населения севера росло число рабочих, которые по-своему вынуждали местную буржуазию понимать требования времени. Что касается национализма, то его сильное влияние объясняется тем, что на протяжении веков этот район Франции был полем битв и путем вражеских вторжений.

Вообще, атмосфера человеческих отношений, быт, нравы на севере отличались значительно более суровым колоритом, чем на средиземноморском юге, в Лангедоке или Провансе. Еще Бальзак писал, что весь характер уроженцев этих мест «в двух словах: терпение и добросовестность… которые делают нравы страны столь же скучными, как ее широкие равнины, как ее пасмурное небо». Но оставим север, поскольку Шарля де Голля еще ребенком увезли в Париж, а несколько поколений его предков по линии отца были парижанами.

Жанна де Голль, женщина набожная, создавала в доме жизнь, полную благочестия. Хорошая жена и заботливая мать, она была властной и непримиримой в отношении религии и нравов. Под стать ей был и муж; не зря же он преподавал в религиозном учебном заведении.

Не говоря уже об обязательном посещении мессы, ничего не делалось без молитвы. Тоска по прошлому, и особенно по монархии, надежды на восстановление которой безнадежно рухнули, создавала в семье настроение некоторой отчужденности от окружающей жизни. 14 июля — день взятия Бастилии — почти не признавался законным торжеством. Национальным праздником считали больше день памяти Жанны д'Арк.

События политической жизни встречали одобрение только в том случае, если речь шла о каком-либо намеке на возрождение «истинного величия» Франции. С восторгом отнеслись родители Шарля к приезду в Париж в 1896 году русского императора Николая II. Союз с Россией обещал успех в назревавшей войне с Германией. В Париже хотя бы внешне возродилась видимость монархической атмосферы в ходе разных официальных церемоний вроде торжественной закладки первого камня в мост Александра III. Семья непременно отправлялась на военные парады на ипподром в Лоншане, чтобы любоваться стройными рядами солдат, своим видом напоминавших о былой воинской славе. Правда, Анри де Голль, называвший себя «тоскующим монархистом», предпочел бы видеть не трехцветные республиканские знамена, а королевские лилии на белых стягах. Только два института французского общества считались в семье Анри де Голля достойными всяческого уважения и доверия — армия и церковь. Но с тем большей горечью следили здесь за ожесточенной борьбой против этих столпов тысячелетней истории Франции. Последнее десятилетие XIX века было наполнено непримиримыми распрями, в центре которых оказалось знаменитое «дело Дрейфуса». Судьба невинно осужденного за мнимый шпионаж офицера-еврея возмутила совесть Франции. Страна оказалась на грани гражданской войны. Раскрылась гнусная цепь подлогов, лжи, мошенничества, к которым прибегала верхушка французской армии, чтобы спасти свое лицо в позорном для нее «деле Дрейфуса».

Жанна де Голль (урожденная Мэйо), Анри де Голль

Родители Шарля де Голля были уязвлены в своих сокровенных чувствах: обожаемая ими армия, эта национальная святыня, покрыла себя грязью невиданного позора. Оказалась запачканной и сама святая апостольская Церковь, выступавшая на стороне клики, столь нелепо состряпавшей «дело Дрейфуса», чтобы сокрушить ненавистную Республику. Преступные махинации военщины и клерикалов убедительно и бесстрашно разоблачали Жан Жорес и Эмиль Золя. Но люди консервативных убеждений вопреки очевидным фактам обычно становились все же на сторону антидрейфусаров. И здесь-то проявилось благородство, интеллектуальная честность Анри де Голля. Он не только считал Дрейфуса невиновным, но даже открыто заявил об этом на службе. И где? В иезуитском коллеже! Это серьезно повредило его карьере.

Впрочем, консервативные убеждения, националистическая гордость, монархические мечты и клерикальные симпатии родителей Шарля оставались вопреки всему непоколебимыми. Они лишь замыкались в одиночестве, еще раз убеждаясь, что все, чем может гордиться семья, связано с прошлым Франции, с ее историей.