А назавтра в квартире Ланжевена снова появилась мебель. Ее принесли местные жители: кто стул, кто кровать, и даже старинные неуклюжие кресла из мэрии.

Окрестные крестьяне и жители города как могли заботились о Ланжевене. Случалось, что у порога своего дома, на ступеньках Ланжевен находил пакетик с сахаром, мешочек крупы, хлеб.

Немцы обязали Ланжевена два раза в неделю являться в комендатуру. И дома они не давали ему покоя. Придя однажды с обыском, немецкий офицер нашел на столе у Ланжевена открытую книгу — «Война и мир» Льва Толстого. «Что вы читаете?» Старый ученый указал ему. Это были страницы о разгроме наполеоновской армии под Москвой. «На этот раз с немецкой армией не будет ничего подобного», — заявил немец. Ланжевен не ответил.

Он продолжал работать. Здесь, в Труа, он заканчивал свои старые теоретические работы по ионизации газов. И здесь же, под бдительным полицейским надзором, больной и измученный, он трудился над проектом реформы образования, которую он еще надеялся осуществить.

Втайне от немцев Ланжевен еженедельно читал лекции по физике группе учениц женской школы.

Однажды вечером, в мае 1942 года, профессор Ланжевен пришел на очередное занятие. Но он не мог прочесть лекцию. Незнакомый рабочий тайком принес ему вчера клочок бумаги, найденный на железнодорожном полотне. Это была записка, которую дочери Ланжевена, Елене, удалось выкинуть из окна вагона для скота, когда ее везли мимо Труа в лагерь смерти Освенцим. В записке Елена сообщала, что немцы расстреляли ее мужа, любимого ученика Ланжевена, талантливого физика Жака Соломона.

Сказав об этом, Ланжевен попросил своих слушательниц:

— Поставьте, пожалуйста, патефонную пластинку.

— Какую?

— Девятую симфонию Бетховена.

Он слушал, закрыв глаза, приложив руки к вискам своим обычным жестом. Музыка кончилась. Он поднялся. Глаза его были полны слез.

— Больше я ничего не могу сказать вам сегодня.

И он ушел.

Зимой 1942 года Ланжевен снова был подвергнут тюремному заключению. Его продержали около месяца, на этот раз не в одиночке, а в общей камере с ворами и бандитами. Он рассказывал позже:

«Как и в Санте, чтобы не поддаться унынию, я работал. Мне удалось сохранить бумагу и карандаш. Иногда один из воров, чесоточный, опираясь на мое плечо, долго рассматривал формулы, которые я писал, и, повернувшись к товарищам, повторял с видом сдавшегося: «Я очень хорошо смотрел, но там ничего не понять».

Меня привели на допрос и заставили очень долго ждать. Там не было никакой мебели, только громадный портрет Гитлера на стене. Я шагал из угла в угол, а глаза Гитлера преследовали меня неотступно. У меня было достаточно времени, чтобы высказать этому безумцу мое мнение о нем».

Немцы снова выпустили Ланжевена, но еще усилили полицейский надзор.

Здоровье старого ученого резко пошатнулось. А новая угроза ареста снова нависала над ним.

Его друга, президента Лиги прав человека, восьмидесятилетнего профессора Баша гестаповцы убили, ворвавшись к нему в дом. Та же участь легко могла постигнуть Ланжевена.

В теплый майский вечер 1944 года Ланжевен в своем старомодном плаще медленно прогуливался по платформе вокзала Труа. Он встречал парижский поезд, и действительно, из поезда вышел тот, кого он ждал.

— Фред, ты приехал сам? А если тебя узнают?!

— Учитель, вы должны уехать.

Беседа продолжалась в доме Ланжевена. Ученик просил и настаивал, учитель колебался. Жена Ланжевена лежала тяжело больная, но она помогла убедить его.

— Ты должен уехать, — настаивала она. — Ты нужнее всех нас.

Жолио-Кюри приехал не только уговаривать. Он привез паспортный бланк, который они тут же вместе заполнили: Поль Ланжевен превратился в Пьера Леона. Фредерик передал учителю адреса, явки, пароль, снабдил его деньгами, даже краской для волос и уехал в тот же вечер.

Назавтра Ланжевен в последний (364-й!) раз отметился в комендатуре, но после этого прошел через город, сел в поезд, несколько раз переменил маршрут, пересаживаясь в другие поезда, останавливаясь у верных друзей и снова перебираясь в новое место. Так по условленному пути он прибыл через десять дней в пограничную деревушку, где его уже ожидали. Однако здесь силы оставили измученного старика. Два партизана на своих плечах перенесли его через границу в Швейцарию, где он и пробыл до конца войны.

Профессор Жолио-Кюри не вернулся в свою лабораторию в Париже.

Он исчез.

Что происходило в Коллеж де Франс после ареста Ланжевена? Чем занят был Фредерик Жолио-Кюри, пока Ланжевен томился в Труа? Куда и почему скрылся Жолио-Кюри после побега Ланжевена?

Вернемся снова к 1940 году.

«Борьба продолжается», — сказал Фредерик Жолио своим сотрудникам. Тогда он еще не считал себя политическим борцом. Он только знал, что должен «бороться против несправедливости», как учила его мать. Арест Поля Ланжевена для него, как для всей французской интеллигенции, стал переломным моментом. Он вступил в борьбу.

Лаборатория профессора Жолио-Кюри продолжает работать. Часть помещения занята немецкими физиками и… немецкими шпионами. Профессор Жолио согласился допустить их при условии, что он остается единственным директором лаборатории, что здесь не будет проводиться никаких военных работ и что он, Жолио, находится в курсе любой работы.

Столь велик его авторитет, что немцам приходится примириться с его непреклонностью.

Как и прежде, спокойным шагом хозяина проходит профессор Жолио по гулким коридорам Коллеж де Франс. Его высокую фигуру в белом рабочем халате можно видеть все так же за рабочим столом или склоненной у установок с измерительными приборами, у верстака или у станка.

Жолио знает: после войны стране прежде всего понадобятся кадры. Он бережет их. Он продолжает лекции. Он даже добывает и сейчас деньги для оплаты труда и спасает молодых ученых от «трудовой повинности в Германии». Для этого он создает «акционерное общество по изучению и практическому применению радиоактивных элементов». Ему приходится вступать в переговоры с банкирами, которые продолжают наживаться и в оккупированной Франции. В беседе с одним из таких промышленников в 1943 году Жолио уточняет:

«Я не разделяю ваших убеждений. Я — специалист, а вы — капиталист. Я знаю суть вашей капиталистической системы, и я ее отвергаю. Я не знаю, что будет с вами после разгрома немцев, может быть, вас расстреляют. Однако мы вместе должны подумать, как создать наилучшие условия для нашей страны».

Жолио исследует продукты распада урана, много занимается радиобиологией, действием излучения на человека и на животных. Он давно интересовался этими вопросами. Перед самой войной он создал в лаборатории атомного синтеза в Иври биологическое отделение. Он даже хотел было целиком посвятить себя исследованиям биологического действия радиоактивности, но работы по распаду урана помешали ему. Теперь он снова вернулся к биологии. Немецкие физики живо интересуются ходом его работ, и профессор никогда не отказывается показать им результаты вчерашних или сегодняшних измерений.

Какой козырь для оккупационных властей: лояльность нобелевского лауреата Жолио-Кюри у всех на виду!

Лаборатория Коллеж де Франс расположена в центре Парижа. Нацисты могут войти в кабинет профессора в любой момент. И именно поэтому никому не приходит в голову мысль о дерзновенной смелости Жолио-Кюри.

В той же лаборатории Коллеж де Франс сушится пироксилин, от которого взлетают на воздух поезда вермахта. Под половицами паркета хранятся изготовленные здесь же мины, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Большая труба, идущая горизонтально над коридором, забита оружием. Часть запаса сохраняется в вилле Антони, тоже под паркетом. Один из учеников Жолио, сотрудничая в лаборатории префектуры, доставляет оттуда взрывчатку для детонаторов, конфискованную нацистами у партизан. Взрывчатка возвращается обратно к партизанам, пройдя путь через лабораторию Коллеж де Франс. В этом помогают и два немца-антинациста.