Проект передачи московского трона царевне Федосье и одному из габсбургских принцев был одинаково приемлемым и для Годунова, и для Щелкалова. Первый рассчитывал играть при дворе племянницы такую же роль, как и при дворе сестры. Второй полагал, что австрийский царь не сможет управлять незнакомой страной без его помощи. Но Федосья оказалась нежизнеспособным ребенком и умерла в двухлетнем возрасте[396]. С ее кончиной рухнул проект династического компромисса, и Борис поспешил отделаться от слишком влиятельного дьяка.

С. Ф. Платонов полагал, что карьеру Щелкалова погубило участие в прогабсбургской интриге, скомпрометировавшее его в глазах Бориса[397]. Но такое предположение неосновательно. В тайных переговорах с австрийцами Щелкалов выступал не против Годунова, а заодно с ним. Конфликт между Борисом и Щелкаловым нарастал исподволь, в течение многих лет, но до поры до времени правитель не мог обойтись без услуг главы приказной иерархии.

Современники характеризовали канцлера Щелкалова как человека, превосходившего разумом других московитов и отличавшегося к тому же пронырством и лукавством. Дьяк обладал удивительной работоспособностью. Не зная покоя ни днем ни ночью, он работал как мул. В первые годы правления Борис был не прочь польстить Щелкалову и говаривал, что ему прилично было бы служить самому Александру Македонскому, но и весь мир был бы для него слишком мал[398]. Щелкалов обладал большим опытом в делах управления и не знал себе равных в искусстве политических интриг. Писатель «смутного времени» дьяк Иван Тимофеев считал Щелкалова наставником Бориса, научившим его «одолевать благородных»[399]. В самом деле, поддержка Щелкалова сыграла исключительную роль в момент столкновения Годунова с регентами. Не удивительно, что в первые годы совместного правления Борис заискивал перед худородным канцлером и даже называл его отцом. Для «родословного» дворянина, каким был Годунов, большего унижения трудно было придумать.

Время отставки «великого» дьяка можно определить довольно точно. В апреле 1594 г., во время приема крымского гонца, он в последний раз исполнял обязанности главы Посольского приказа. 30 июля того же года очередной гонец вручил грамоты его брату, Василию Щелкалову[400].

Обстоятельства отставки А. Я. Щелкалова в точности неизвестны. Джером Горсей утверждал, что «дьявольской и ненавистной жизни дьяка был положен самый несчастный конец»[401]. Что скрывалось за эпитафией раздраженного человека — смертельного врага Щелкалова, трудно сказать.

Дьяк Иван Тимофеев, многие годы служивший в подчинении у Щелкалова, знал больше Горсея. Но он составил свои записки на склоне лет и многое забыл. Судьба младшего из братьев Щелкаловых явно заслонила в его глазах судьбу старшего. Когда Борис достиг царства, повествует Тимофеев, «клятву же преступив дво-братном (Щелкаловым. — Р. С.) и, кроме убивства (т. е. не убивал их. — Р. С.), зло сотворити возможе… обоих, яко же зверь некий обратився навспять, зубы своими угрызну, многолетно бесчестным… житием живот их продолжив, изнури и отнятием именья лишив»[402]. Из рассказа Тимофеева следует, что отставка А. Я. Щелкалова сопровождалась опалой и конфискацией имущества. Против версии об опале А. Я. Щелкалова как будто свидетельствует тот факт, что его место в думе и в приказах занял В. Я. Щелкалов, его родной брат, который к июню 1597 г. получил думный чин печатника[403]. Впрочем, надо учитывать, что в правление Бориса опалы, как правило, носили персональный характер[404]. После отставки Андрей Щелкалов прожил еще несколько лет. В 7105 (1596–1597) г. он отказал в Боголюбов монастырь сельцо Сурвоцкое: «А к отписи в Андреево место Щелкалова отец его духовный Пречистые Введенския, что за торгом, поп Федор руку приложил»[405].

С падением А. Я. Щелкалова власть в государстве сосредоточилась в руках правителя Бориса Годунова.

Смерть царевны Федосьи расколола правящий кружок, к которому помимо Годуновых и Щелкаловых принадлежали еще и Романовы. Родня царя Федора — Годуновы и Романовы, объединившись вокруг трона, преодолели династический кризис, сопутствовавший утверждению у власти недееспособного сына Грозного. Старший из сыновей Никиты Романовича, Федор, сделал блестящую карьеру еще в то время, когда «завещательный союз» между опекуном Н. Р. Юрьевым и Б. Ф. Годуновым сохранял силу.

Двоюродного брата царя, Ф. Н. Романова, знали в Москве как красавца и щеголя, человека обходительного и любезного[406]. Смолоду Федор Никитич любил псовую охоту. Близко знавшие боярина люди утверждали, что ему был не чужд интерес к западной культуре и европейским новшествам. Принятый в доме боярина англичанин Д. Горсей составил для него славянскими буквами и латинскими словами и фразами род грамматики, которая доставляла ему большое удовольствие[407].

В соответствии с традицией высший думный чин могли получить лишь люди почтенного возраста. Поскольку Ф. Н. Романов попал в думу, будучи молодым человеком, он не сразу вошел в число начальных бояр думы. В списке двора царя Федора 1588–1589 гг. имя Ф. Н. Романова значится одиннадцатым. В то время он уступал «местами» Мстиславскому, Трубецким, Годуновым и Скопину-Шуйскому[408]. Однако в самом конце 1589 г., во время похода на Нарву, Ф. Н. Романов получил высокий пост второго дворового воеводы[409]. Спустя три года в дипломатических документах Ф. Н. Романов уже фигурировал как один из главных руководителей ближней думы. В 1593 г. грамоты к польской Раде подписали трое ближних бояр — Ф. И. Мстиславский, Б. Ф. Годунов и Ф. Н. Романов[410].

Союз Годуновых с Никитичами сохранялся, по-видимому, до смерти царевны Федосьи в 1594 г. Местнические дела, служившие своего рода барометром политических бурь, очень точно зафиксировали момент, когда влияние Никитичей резко пошло на убыль.

Когда 28 марта 1596 г. Разрядный приказ назначил Ф. Н. Романова вторым воеводой полка правой руки, со всех сторон посыпались местнические возражения. Первым отказался служить с ним Петр Шереметев, дальний родственник Романовых. Но он слишком поспешил. 13 апреля царь Федор велел заковать Петра Шереметева в колодки, вывезти в телеге за посад и послать на службу. Позже челобитчика посадили в тюрьму за дерзость. Но наказание Шереметева не произвело впечатления на других воевод — князей В. К. Черкасского и Ф. А. Ноготкова-Оболенского. Не обладая ни думными чинами, ни заслугами, они наперебой стремились потягаться с двоюродным братом царя. На приеме во дворце князь Ф. А. Ноготков дерзко заявил, что «мочно ему быть больши боярина Федора Никитича, дяди Данила да отца ево Никиты Романовичей Юрьевых». Даже у кроткого царя Федора челобитье Ноготкова вызвало раздражение: «…Данила и Никита были матери нашей братья, мне дяди; и дядь моих… давно не стало; и ты чево дядь моих, Данила и Микиту, мертвых бесчестишь?» Челобитчик попал в московскую тюрьму «на пять ден». Отсидев в тюрьме, Ноготков выехал на службу. Но назначение Ф. Н. Романова, несмотря на заступничество самого царя, было отменено. «…Потому что, — значилось в книгах Разрядного приказа, — государь то по Разрядам сыскал, что князю Федору Ноготкову не доведетца менши быть боярина Федора Микитича Романова»[411].