Это были те же самые стандартные требования, которые он предъявлял и чеченцам и на которые акушинцы, защищенные горами, еще менее чеченцев склонны были обращать внимание.

“Обещал, если не согласятся, наказать оружием и взять главный город, Акуша называемый. Жителям провинции Мехтулли (лежавшей перед землями акушин-

цев. – Я. Г.), коих акушинцы склонили на свою сторону, послал я объявить, что если не останутся покойными в домах своих, разорю их до основания и пленных отошлю в Россию. Сии были в ужасном страхе…”

Последняя угроза – ссылка в Россию – была одной из самых действенных. Подобная мера уже практиковалась.

28 августа 1819 года Алексей Петрович, очевидно, готовясь широко эту меру практиковать, запрашивал Закревского: “Спроси князя Петра Михайловича (Волконского, начальника Главного штаба. – Я. Г.), где назначит он места, куда бы да мог я посылать отсюда на службу разные народы? У меня здесь столько шатунов, возмущающих спокойствие людей, готовых быть добрыми подданными государя. Хотел я чеченцев и кабардинцев отправлять в Сибирь в войска, но не знаю, как оттуда посланные даже в работу (каторжную. – Я. Г.) уходят без больших затруднений. В одном ханстве Шекинском имею я таковых недавно возвратившихся из Сибири 22 человека. Есть в Персии и даже здесь в Андрее был один. Они проходят чрез киргизов, а бухарцы как единоверцев принимают хорошо и дают всякое пособие – в прошедшем году несколько чеченцев отправил я на Камчатку из предосторожности от побегов, но сам я знаю, что это худое средство, ибо многие со временем могли бы быть годными, а не каждый вынести далекий путь может. Нельзя ли на остров Эзель в Финляндии или Архангельск? Здесь есть разные беки, беи – то есть владельцы, которые почитают храбростью и удальством собственными руками убивать своих подвластных. Нельзя наказывать их как преступников, пока законы наши не будут распространены на них, особливо когда между здешними народами подобные деяния приемлются отличием; но нельзя вразумить их, что то преступление, иначе как некоторым смирением и таковых, по мнению моему, надобно определять в службу унтер-офицерами, как людей, принадлежащих высшему сословию или здешнему дворянству. У меня теперь уже сидит один в крепости ребенок едва 18 лет возраста и уже убивший двух человек, о чем никто не сказал ни слова, как о происшествии весьма обыкновенном. Он из владельцев и хорошей фамилии отправится с кадрами в Россию. Итак, мне надобно разрешение, куда в дальние места отправлять простолюдинов в солдаты, и куда не столь далеко отправлять людей лучшего происхождения в унтер-офицеры”.

Это удивительный текст. Очевидно, Алексей Петрович и в самом деле не сознавал, какой психологической катастрофой является для горца любого социального статуса перемещение из традиционной среды в незнакомый, непонятный, враждебный и страшный мир – солдатом ли, унтер-офицером ли – совершенно неважно… Подобная практика не могла в обозримое время сломать традиционные представления горца, но гарантированно могла вызвать еще большее озлобление и ненависть.

Причем Алексей Петрович, стоя на страже законности, не считает это наказанием, но неким способом “смирения”.

Его понятное возмущение произвольными, с его точки зрения, убийствами на первый взгляд противоречит его собственному представлению о своем праве распоряжаться жизнями горцев, в том числе женщин и детей. Но он приказывал убивать во имя рациональной и, по его убеждению, законной цели. Он таким образом рассчитывал установить прочный мир и привести горские народы к благоденствию под милосердной властью российского императора. Необузданный деспотизм и кровавое самодурство ханов и более мелких владетелей были ему отвратительны.

Во имя будущего мира на Кавказе он должен был демонстрировать свою несгибаемость.

Греков теснил чеченцев. Мадатов усмирил Табасарань. Но ощущение ненадежности ситуации не покидало Ермолова. Аварский хан снова собрал сильное ополчение.

Аварцы напали на верного русским шамхала Тарковского, и тот с трудом отбился. Акушинцы захватили земли лояльного русским вольного общества Гамри-Юзен и чрезвычайно затруднили связь основных сил Ермолова с отрядом Мадатова. Хан казикумыцкий вел себя двусмысленно. Равно как и сильный ширванский владетель Мустафа-Хан, на которого вначале Ермолов возлагал большие надежды. Уцмий каракайдацкий откровенно перешел на сторону противника.

Имеет смысл более или менее подробно рассмотреть поход на Акушу, чтобы представить себе типичную ермоловскую операцию.

Базой для наступления на Акушу выбран был город Тарки, резиденция шамхала. Туда вызван был Мадатов.

Ермолов писал в воспоминаниях: “В селение Шора соединил я все войска, и отряд генерал-майора Мадатова прибыл из Карабудагента. Незадолго перед сим акушинцы в довольно больших силах занимали гору Калантау, через которую лежит лучшая дорога в их владения. Подъем не менее шести верст и в некоторых местах чрезвычайно крутой, затруднял всход на гору; неприятель, с удобностию защищая оный, мог причинить нам чувствительный урон; но мне удалось посредством шамхала внушить акушинцам, что они раздражают русских, занимая землю, принадлежащую Мехтулинской провинции, находящейся под их покровительством. Они оставили гору Калантау, и сие немало облегчило мои предприятия”.

На первый взгляд история удивительна. Надо помнить, что акушинцы – один из наиболее сильных и воинственных дагестанских народов, прославленный тем, что его предки в 1741 году приняли активное участие в разгроме многочисленной армии непобедимого дотоле иранского шаха Надира. И они послушно отказываются от выгоднейшей позиции под влиянием более чем сомнительного аргумента. Какая им разница – раздражат они русских или нет, если те идут их завоевывать?

Возможно, акушинцы надеялись договориться с Ермоловым и избежать войны, но, скорее всего, они рассчитывали завлечь русские войска как можно глубже, в горы, где рельеф работал на них.

Сопредельные с акушинцами народы плохо верили в успех русских. Ермолов писал: “Взятые в проводники жители земли, не веря успеху предприятия нашего, посланному для обозрения мест подполковнику Верховскому показывали как бы в насмешку места, где разбиты были войска шаха Надира, дороги, по коим спасались они рассеянные. Таково было мнение о могуществе акушинского народа, и немало удивляло всех появление наше в сей стране. Предместники мои не имели такого количества войск, чтобы идти в горы, почти неприступные, к народам, славящимся воинственными способностями”.

Поскольку поход против акушинцев был первой операцией такого масштаба и Алексей Петрович придавал ему особое значение, то он подробно описал и военную, и дипломатическую стороны дела. А потому имеет смысл привести этот значительный фрагмент. Это в некотором роде “энциклопедия” не только действий, но и представлений Ермолова на первом этапе его Кавказской войны. Как и в свое время несгибаемый Цицианов, он понял, что надо искать пути воздействия на горцев, кроме прямого насилия.

Не исключено, что он вспомнил наказ Мордвинова.

“12 декабря генерал-майор князь Мадатов оттеснил неприятельские передовые караулы и осмотрел им занимаемую не в дальнем расстоянии позицию.

16-го числа пришел я с остальными войсками к селению Урума, на другой день делал обозрение расположения неприятельских войск.

Приметны были многочисленные толпы, занимающие обширное пространство по хребту довольно больших возвышений, к коим доступ чрезвычайно был затруднителен по причине крутизны и защищаем укреплениями, из плитного камня построенными. Нельзя было идти по большой дороге; ибо, по мере приближения к позиции, спускалась она в глубокий и тесный овраг под самыми выстрелами.

Невозможно было при обозрении видеть всех сил неприятельских; ибо оные частью скрывались за высотами; но замечено было более десяти тысяч человек, правое крыло позиции прилегало к речке, протекающей в берегах чрезвычайно утесистых, через которую переправа была неудобна, и потому противоположный берег не был укреплен и только малыми охраняем караулами. Неприятельские стрелки встретили нас, не доходя далеко до позиции, дабы воспрепятствовать обозрению, перестрелка была ничтожная, я не приказал употребить артиллерии.