Отец Хименес молчал.

— Не медлите, мой друг, — шепнул, задыхаясь, дон Мартин. — Причастите меня…

И вдруг он увидел, как большая голова священника тяжело качнулась справа налево и обратно. С трудом втянув немного воздуха, умирающий шепнул:

— Что?..

Священник отступил на шаг и приложил руки к большим темным щекам.

— Я не могу, — горестно сказал он, — не могу я вас причастить, дон Мартин. Вы ведь присягнули этому безбожному правительству… Епископ… Я не могу, пока вы не отречетесь от присяги…

Боль в глазах заставила умирающего прикрыть их.

— Не понимаю, мой друг, — прошептал он, — я ведь умираю… Какая присяга?.. Я же чиновник…

— Нет, — так же горестно повторил отец Хименес, — нет, не могу… Присягая, вы отреклись от святой церкви… Откажитесь, мой друг…

Дон Мартин с усилием шевельнул губами, чтобы сказать, что он не знает формулы отречения от присяги… И тут он понял, что он не может больше сказать ни слова, потому что жизнь оставляет его. И такой невозможный отчаянный ужас разодрал его душу, что каждая частичка его существа закричала изо всех сил, заплакала, завыла, такая страшная черная яма с шевелящимися краями открылась ему в потолке… И самое непереносимое было в том, что он ни звуком, ни шевелением не мог выразить этого ужаса, показать его отцу Хименесу; он лежал неподвижно, безмолвно, и только душа его кричала и плакала в небывалой тоске. И он знал, что теперь вечно будет так — этот безмолвный крик и эта непереносимая тоска, так будет вечно, ибо он умирает, не причастившись…

Он лежал неподвижно, и только большие слезы текли из уголков глаз по его леденеющему лицу, смешиваясь с. холодным предсмертным потом. И последнее, что он чувствовал сквозь тоску и ужас, была теплота этих слез.

Он уже умер, а они еще текли.

И отец Хименес, большой, оплывший, стоял над ним и плакал, сокрушаясь о гордыне и упорстве своего друга…

Через три дня после того как дон Мартин Кансеко умер непричащенным, губернатор штата Оахака дон Бенито Хуарес в черном костюме и белой сорочке, сшитой руками доньи Маргариты, сидел в своем кабинете за письменным столом.

В кресле у стены, вытянув ноги и скрестив руки, расположился капитан Национальной гвардии Порфирио Диас. Он ждал, пока губернатор кончит писать.

Губернатор писал письмо епископу Оахаки.

«Преподобный сеньор! Поскольку правительству штата стало известно, что приходский священник дон Андреас Хименес отказал в причастии покойному мэру Тавехуа и не желал хоронить его под тем предлогом, что тот не отрекся от своей клятвы верности республике, я вынужден приказать на основании инструкций, полученных мною от высших властей нации, арестовать вышеупомянутого сеньора Хименеса и привезти его в столицу штата, а затем выслать его за пределы штата — куда сочтет нужным президент.

Правительство штата не может равнодушно взирать на поступки, нарушающие общественный порядок путем давления на сознание граждан. Полное решимости заставить всех уважать законы республики, оно предпримет все, что необходимо для благоденствия народа. Если священника, со всей добросовестностью выполняющего святую миссию, оно чтит, то лицо, подрывающее основы порядка, выказывающее ненависть и злобу, правительство, не колеблясь, наказывает.

Поскольку эти соображения побуждают правительство без промедления удалить сеньора Хименеса с его должности, прошу Вас, преподобный сеньор, прислать в этот приход другого священника.

Заверяю Ваше преосвященство в моем почтении и совершенном к Вам уважении. Бог и Свобода.

Оахака, 22 сентября 1856 г. Бенито Хуарес».

Хуарес перечитал письмо и положил его в особую папку, из которой секретарь забирал письма, подлежащие отправке. Губернатор взглянул на капитана Национальной гвардии, и Диас, уперев руки в подлокотники, сильным и гибким движением выбросил свое тело из кресла. Звякнули шпоры.

— Так как вы думаете, мой друг? — сказал Хуарес. — Пора?

— Давно пора, дон Бенито. Слухи уже дошли до него, но он не верит, что мы решимся. Дохлый он какой-то… Задумчивый…

— Сколько вы приготовили людей?

— Восемьсот.

— Только? У него две тысячи обученных солдат.

Диас усмехнулся добродушно и снисходительно. Улыбка эта казалась странной на его жестком кошачьем лице.

— Сила не в количестве, дон Бенито, поверьте мне!

— Как ты собираешься это сделать?

Диас подошел к столу, взял лист бумаги и перо и стал чертить.

— Вот тут казарма, вот площадь, на площадь выходят три маленькие улицы. С этих улиц, особенно с крыш, мы будем держать под прицелом выходы из казармы. Их всего два — это не трудно. У меня есть сотня хороших: стрелков. Значит, выйти на площадь, построиться и действовать они не смогут. Правда, у казарм есть еще и черный выход — во двор, но двор маленький, там им делать нечего, а со двора можно попасть только в тесный тупик. Уверен, что они туда и повыскакивают, разнесут заборы и начнут строиться в этих садах. Тут-то мы их возьмем за горло!

— Я бы не хотел, Порфирио, чтобы кого-нибудь убили.

— Они тоже не хотят, дон Бенито, можете не сомневаться. Они положат ружья — им деваться некуда будет.

— Но это один полк.

— Те, что за городом, когда узнают — они не станут брыкаться.

— Кто пойдет со мной?

— Я, дон Бенито. Феликс разоружит солдат.

— Хорошо.

Хуарес вынул из жилетного кармана большие часы.

— Батальон Феликса должен отрезать казарму от города без четверти двенадцать. Ровно в полдень мы войдем к сеньору Ланде. Иди, Порфирио, отдай приказания. У нас есть еще два часа.

Хуарес медленно спрятал часы. Диас вышел.

Ровно в полдень адъютант полковника Ланды, командующего регулярными войсками штата Оахаки, ввел в его кабинет губернатора штата дона Бенито Хуареса и капитана Национальной гвардии штата дона Порфирио Диаса.

Полковник Антонио Ланда, седой сухопарый креол, потомственный военный, с грустным недоумением смотрел на этих индейцев. С Хуаресом ему постоянно приходилось встречаться. Они вдвоем, собственно, и олицетворяли власть. Причем по традиции он, командующий войсками, был настоящей, реальной властью, а губернатор правил постольку, поскольку он, командующий, ему не препятствовал. Сеньор Ланда получил прекрасное воспитание и чрезвычайно ценил в других умение вести себя. Маленький сапотек в неизменном черном костюме был в этом отношении безупречен. Жестковатое изящество его движений, его выдержка и знание тонкостей эпистолярного и делового этикета мирили полковника с происхождением губернатора и безответственностью его политической позиции. Мирили, разумеется, до поры до времени. Во всяком случае, он не собирался предпринимать никаких активных действий, пока либералы сидели в центральном правительстве.

Но Диас раздражал полковника до тошноты. Вот он стоит у двери и ничего, казалось бы, плохого не делает — лицо непроницаемо, глаза почтительно опущены, стоит, как и подобает стоять перед старшим, — но весь напряжен, чуть заметно поводит плечами от избытка силы и сдерживаемого движения, может броситься на тебя в любой момент… Хуарес — чужой, а этот — больше чем чужой, даже слов не подыскать…

Полковник показал губернатору на кресло. Хуарес, не садясь, вопросительно взглянул на полковника, потом на Диаса. Полковник понял и коротким движением кисти предложил сесть и капитану.

— Акция, которую я намерен провести как губернатор, — ровно сказал Хуарес, — ни в коем случае не направлена против вас лично, дон Антонио.

— Я удивлен, дон Бенито. Очевидно, акция, о которой вы говорите, касается положения войск в штате. Не так ли? Зная ваше высокое уважение к законам и ваше тонкое понимание ситуации, зная ваше личное благородство, я был уверен, дон Бенито, что любая акция такого рода всенепременно будет согласована со мной. А вы, если я правильно понял, хотите просто оповестить меня о своем решении?

— В том-то и дело, мой друг, что по традиции — не по закону, а именно по традиции — в большинстве штатов существует двоевластие. Я позволю себе, с вашего любезного разрешения, несколько отвлечься. Я знаю, что вы искренний патриот, и не сомневаюсь, что вы меня поймете.