К началу XIX века политический аспект русской дуэльной традиции полностью определился.
Конногвардейский полковник Саблуков, человек чести и добросовестный мемуарист, рассказывал, что после убийства Павла офицеры Конной гвардии, не принимавшие участия в перевороте и отнюдь ему не сочувствовавшие, стали провоцировать ссоры со вчерашними заговорщиками, доводя дело до поединков. То есть они начали с помощью дуэлей некую партизанскую войну против победившей партии. Встревоженный Пален, организатор переворота, вынужден был принять специальные меры для примирения враждующих и прекращения откровенно политических дуэлей.
В десятилетие наполеоновских войн — с 1805 по 1815 год — число дуэлей резко упало. Общественная энергия дворян нашла другой выход. А кроме того, это было время патриотического единения дворянства, и дворянского авангарда в том числе, с правительством, и дуэль как форма фрондирования была не нужна.
Липранди, сам дуэлянт и человек, как мы помним, в этой сфере авторитетный, свидетельствовал: «В продолжение трехлетнего пребывания нашего корпуса во Франции не было никаких распрей и только две дуэли в Ретеле. Первая происходила в самом городе между дивизионным доктором Маркусом и капитаном Тверского драгунского полка Хобжинским на саблях, кончившаяся царапиной сему последнему. Другая серьезнее была, в трех верстах от Ретеля, в Нантеле, на пистолетах, между бригадным командиром Платоном Ивановичем Каблуковым и Тверского полка подполковником Дмитрием Николаевичем Мордвиновым, кончившаяся прострелом ноги последнего… Вот все бывшие столкновения такого рода до выступления корпуса в Россию».
Две дуэли за три года в экспедиционном корпусе — явный признак резкого спада дуэльной активности.
Спад дуэльной активности парадоксальным образом проявился в среде офицерства, воевавшего на Кавказе. Физическая и моральная энергия, как и во время наполеоновских войн, получили иной выход. Но психологическое, нервное напряжение было таково, что способствовало, так сказать, «антидуэльным» срывам.
Участник Кавказской войны и внимательнейший наблюдатель нравов в среде кавказского офицерства князь А. М. Дондуков-Корсаков писал в мемуарах: «Дуэли на Кавказе не были очень частым явлением, но зато в запальчивости раны, даже убийства товарища случались часто. Впрочем, все постоянно носили оружие, азиатские кинжалы и пистолеты, за поясом. Какой-то офицер, возвращаясь из экспедиции, приехал вечером в Кизляр и попал прямо на бал; он тут же пригласил даму и стал танцевать кадриль. Его vis-a-vis, местный заседатель суда, возбудил, не помню уж чем, его гнев, и офицер, не долго думая, выхватил кинжал и распорол ему живот. Заседателя убрали, пятно крови засыпали песком и бал продолжался, как ни в чем не бывало, но офицера пришлось арестовать и придать суду. Комендант Кизляра, который рассказывал мне этот случай, собственно, был возмущен не самим фактом, а лишь запальчивостью молодого офицера, который ведь мог же вызвать заседателя на улицу и там кольнуть его, и дело бы кануло в воду».
Развязка конфликта была скорее в обычаях горцев, и тут, конечно же, встает проблема, важная для понимания происходящего тогда на Кавказе, — перетекания, смешения стилей поведения воюющих сторон. Но с подобной ситуацией мы еще столкнемся и в самой России, где мотивации «антидуэльных» поступков будут совершенно иные.
После пятнадцатого года поединки снова заняли весьма заметное место в жизни гвардии и дворянства вообще. Снова требовался выход сил и способ противостояния удушающей регламентации — на сей раз аракчеевской. Образование тайных обществ, бурный всплеск самосознания дворянского авангарда, стремление людей авангарда во всем противопоставить себя господствующей системе представлений и отношений, внесли в дуэльную идеологию и практику особый — новый — колорит.
Именно в декабристской среде выработался тип «идейного бретера», столь близкий Пушкину. Его идеальным образцом стал Лунин.
М. С. Лунин
Рисунок П. Соколова. 1822 г.
Лунин вообще был характернейшим типом человека дворянского авангарда — с его смесью высоких общественных порывов, глубоким пониманием политических проблем, обступивших Россию, жаждой героического самопожертвования и в то же время гвардейской лихостью, доходившей до озорства, порывами к смертельному риску, доходившими до бретерства, постоянной готовностью взорвать установившиеся нормы поведения опасной дерзостью.
Его поединок с Алексеем Орловым сразу же стал легендой и сохранился в нескольких версиях. По двум из них, Лунин вызвал Орлова без всякого повода. «Офицеры Кавалергардского и Конногвардейского полков по какому-то случаю обедали за общим столом, — рассказывал декабрист Свистунов. — Кто-то из молодежи заметил шуткой Михаилу Сергеевичу, что А. Ф. Орлов ни с кем еще не дрался на дуэли. Лунин тотчас же предложил Орлову доставить ему случай испытать новое для него ощущение. А. Ф. Орлов был в числе молодых офицеров, отличавшихся степенным поведением, и дорожил мнением о нем начальства, но от вызова, хотя и шутливой формой прикрытого, нельзя было отказаться».
А. Ф. Орлов
Гравюра Ф. Вендрамини. 1810-е гг.
Однако в рассказе Завалишина все выглядело несколько по-иному: «Однажды при одном политическом разговоре в довольно многочисленном обществе Лунин услыхал, что Орлов, высказав свое мнение, прибавил, что всякий честный человек не может и думать иначе. Услышав подобное выражение, Лунин, хотя разговор шел не с ним, а с другим, сказал Орлову: „Послушай, однако же, А. Ф.! ты, конечно, обмолвился, употребляя такое резкое выражение; советую тебе взять его назад; скажу тебе, что можно быть вполне честным человеком и, однако, иметь совершенно иное мнение. Я даже знаю сам много честных людей, которых мнение никак не согласно с твоим. Желаю думать, что ты просто увлекся горячностью спора“. — „Что же ты меня провокируешь, что ли?“ — сказал Орлов… „Я не бретер и не ищу никого провокировать, — отвечал Лунин, — но если ты мои слова принимаешь за вызов, я не отказываюсь от него, если ты не откажешься от твоих слов!“ Следствием этого и была дуэль».
Но если повод вызова представлен был современниками по-разному, то ход дуэли они описывали совершенно согласно. Орлов был плохой стрелок. Нелепое положение, в которое он попал, оказавшись перед необходимостью драться и тем, возможно, испортить карьеру, не прибавляла ему уверенности. Он выстрелил и промахнулся.
Лунин же разрядил пистолет в воздух и стал давать противнику издевательские советы «попытаться другой раз, поощряя и обнадеживая его, указывая при том прицеливаться то выше, то ниже», чем довел Орлова до бешенства. Вторым выстрелом Орлов прострелил Лунину шляпу. Лунин снова выстрелил вверх, «продолжая шутить и ручаясь за полный успех после третьего выстрела». Но секунданты, одним из которых был Михаил Орлов, развели противников.
«Я вам обязан жизнью брата», — сказал после Михаил Орлов Лунину.
В сентябре пятнадцатого года Лунин, прекрасный боевой офицер, многократно награжденный за храбрость, был уволен Александром в отставку, хотя и не просил об этом. Причиной было вызывающее поведение кавалергардского ротмистра, а поводом — дуэль, обстоятельства которой нам неизвестны.
Однако самым явным проявлением оппозиционной сущности дуэлей, к которым прибегали люди дворянского авангарда, были попытки получить сатисфакцию у представителей императорского дома — великих князей. И первым такую попытку сделал именно Лунин.
Есть несколько версий этой истории. Мемуаристы датируют ее по-разному. Если принять версию такого точного мемуариста, как декабрист Розен, то дело было, скорее всего, в 1815 году и заключалось в следующем: на полковом учении великий князь Константин, разъярившись за какой-то промах на конногвардейского поручика Кошкуля, в недалеком будущем члена тайного общества, замахнулся на него палашом. Кошкуль парировал удар, выбил палаш из руки Константина со словами: «Охолонитесь, ваше высочество!». Константин ускакал… Через некоторое время он извинился и лично перед Кошкулем, и перед офицерами кирасирской бригады, в которую входили кавалергарды и конногвардейцы. При этом он, стараясь не выйти из образа солдата-рыцаря, полушутя «объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение». Лунин ответил: «От такой чести никто не может отказаться». Это была не просто эффектная фраза и не просто гвардейская бравада. Для человека дворянского авангарда возможность поединка с вышестоящим — тем более великим князем! — была и возможностью оппозиционного акта.