И внезапно слух уловил звук, до того похожий на лай собаки, что Нансен вздрогнул. Звук повторился. Неужели действительно собака? Нет, наверно, померещилось. Лай больше не слышался, доносился лишь пронзительный птичий гомон — кричали кайры. Ошибся…

Снова взор скользил по бескрайным снежным просторам. Лай! Снова послышался лай, сначала отрывистый, потом заливчатый, громкий. Собаки лаяли в два голоса: один густой, другой более звонкий. Сомнений больше быть не могло. Вспомнилось и то, что недавно довелось слышать звук, похожий на выстрел, тогда подумалось, что трещит лед.

— Иохансен! Сюда! Лай… Собаки!.. Собаки лают!..

Нансен закричал так громко, что Иохансен кубарем выкатился из палатки.

— Собаки? Какие собаки?.. Не понимаю! Нет, я должен удостовериться своими ушами…

Иохансен мигом взобрался на торос, стал напряженно вслушиваться. Прошла минута, другая. И он заявил:

— Да… Мне показалось, что залаяла собака… А впрочем… Нет! Это шум от птичьих голосов. Наверно, крик кайры ты принял за лай.

Впервые друзья разошлись во мнениях. Но Нансена переубедить уже было нельзя. Он настаивал:

— Можешь думать как угодно, а я пойду навстречу людям!

— Каким людям? — усмехнулся Иохансен.

— Которым принадлежат собаки… Вот проглочу завтрак и отправлюсь!

Нансен настолько был убежден в своей правоте, что всыпал в котелок последние остатки неприкосновенного запаса — затхлую маисовую муку, смешанную с моржовым жиром. А за завтраком совсем размечтался.

— Кто бы мог тут находиться: норвежцы или англичане? Быть может, это английская экспедиция Джексона? Когда мы уезжали, они собирались на Землю Франца Иосифа…

Друзья порешили, что один из них немедленно выйдет вперед на разведку, а другой останется стеречь каяки.

Нансен взял лыжи, бинокль, ружье. Перед уходом еще раз взобрался на торос наметить дорогу, а главное, прислушаться: не раздастся ли собачий лай, выстрел или даже человеческий голос?

Ничего не слышалось, кроме гоготания кайр и люриков да резких криков маевок. В самом деле, не крик ли, донесшийся с птичьего базара, он принял за лай собаки?

Шел он раздумчиво, медленно. И внезапно остановился: на снегу явственно отпечатывались свежие следы. Чьи? Песец не мог оставить таких крупных отпечатков. Собачьи? Но разве собака могла, находясь близко от чужих людей, не залаять? И неужели ее лай не был бы тогда ясно слышен?

Чьи же тогда это следы? Может быть, волчьи?..

И вдруг снова забрезжил свет надежды: раздался лай! Он был более громким и ясным, чем раньше. И стали все чаще и чаще встречаться следы.

О, если бы лыжи не застревали в каверзных трещинах, застругах, буграх! Шаги Нансена все же превратились в бег. Он бежал, не обращая внимания на то, что под ногами, впиваясь взглядом в сверкающую снежную даль, напрягая весь слух. Однако опять ничего не было слышно, и даже собачьи следы почему-то исчезли.

Снова возникли думы: не является ли все это плодом разгоряченного воображения?

И вдруг человеческий голос…

Чужой человеческий голос!

Впервые за три года!

Голос человека, раздавшийся в полярной пустыне, звучал как призыв к жизни, как весть о далекой родине.

— О-го-го! — закричал Нансен во всю мочь, во всю силу своих легких. И быстро, как только позволяли лыжи, помчался вперед.

Вскоре снова донесся голос, и с высоты ледяного хребта удалось разглядеть что-то темное, движущееся между торосами. Собака… За ней какая-то фигура. Человек!

Кто он?

Двое людей поспешно приближались друг к другу. Нансен приветственно замахал шапкой. Незнакомец ответил тем же. Собака его заворчала, он окликнул ее по-английски. Значит, англичанин. Кто же он? Может быть, известный полярный исследователь Джексон?

Сердечно протянули они друг другу руки. Поздоровались по-английски:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

С одной стороны стоял цивилизованный европеец, в клетчатом английском костюме, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом. С другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами, щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его. нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи.

Каждый из них недоумевал: кто, собственно, стоит перед ним и откуда он пришел?

— Я чертовски рад вас видеть! — воскликнул англичанин.

— Благодарю! Я тоже. Вы здесь с кораблем?

— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?

— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда. Они шли, продолжая оживленно разговаривать.

Услышав какое-то случайно произнесенное норвежское слово, незнакомец спросил:

— Не Нансен ли вы?

— Я самый!

Англичанин схватил руку Нансена и долго дружелюбно тряс ее.

— Клянусь Юпитером, я рад, необычайно рад вас видеть!

Нансен объяснил, что после двухгодичного дрейфа «Фрама» во льдах он вместе с Иохансеном покинул корабль, чтобы на лыжах достичь полюса. Немного не добравшись до цели, они повернули назад, зазимовали и вот теперь бредут к Шпицбергену…

Незнакомец опять потряс руку Нансена:

— Поздравляю от всего сердца! Вы совершили прекрасное путешествие. Я счастлив, что первым могу поздравить вас с возвращением.

Это действительно был Джексон — известный полярный исследователь. Нансен забросал его бесконечными вопросами о родине, о близких людях, о политических делах. Однако «новости» Джексона были весьма не «новые»: два года прошло, как он отправился в экспедицию. Тогда в семье Нансена все были живы и здоровы; в Норвегии, как и во всем мире, не происходило никаких крупных событий.

К этому времени подошло несколько участников экспедиции Джексона. Все они так же горячо и сердечно приветствовали Нансена. Один из них, ботаник Фишер, заметил шутливо:

— Еще издали завидев человека на льду, я подумал, что это, должно быть, Нансен. Но сразу отверг эту мысль: уж слишком вы на себя не похожи!

— Наверно, я стал походить на белого медведя?

— Нет, скорее наоборот! Я слышал, что вы блондин, а сейчас у вас волосы и борода черные, как вороново крыло…

— Отмоюсь и снова стану блондином! — рассмеялся Нансен.

Несколько человек поспешили за Иохансеном, а Джексон повел Нансена к своему дому, вернее — бревенчатой избе, которая после хижины-логова показалась гостю сущим дворцом. Стены избы были обиты сукном, на них висели фотографии, гравюры, картины. Кругом стояли полки с книгами. В печке уютно мерцали горящие угли.

Странное и блаженное чувство охватило Нансена, когда он очутился среди подобной обстановки. Изменчива судьба! В один миг она сняла все заботы, тяготившие три долгих года. Миновали постоянные, бесчисленные тревоги и опасности, подстерегавшие на каждом шагу. Улеглась, утихла тоска вечного одиночества среди полярной пустыни.

Все это исчезло, осталось далеко позади.

Труд закончен, долг исполнен! Теперь можно отдыхать, отдыхать, отдыхать… Только бы товарищи, оставшиеся на «Фраме», благополучно достигли родины. Что с ними?

Джексон вручил тщательно запаянную жестяную коробочку. В ней находились письма из Норвегии двухлетней давности. Руки Нансена дрожали, когда он вскрывал эту коробку: в ней вести из дому…

Вести были хорошими. Удивительное чувство покоя и мира наполнило его душу.

Радости следовали одна за другой.

— Не желаете ли принять горячую ванну и переодеться? — предложил Джексон.

— Мечтаю! Как о высшем блаженстве… — воскликнул Нансен.

Сбросив с себя грязные лохмотья, он смыл грязь и копоть, остриг длинные космы, сбрил отросшую, всклокоченную бороду и надел чистое, мягкое платье — он пережил минуту невыразимого счастья.

Вскоре прибыл Иохансен и немедленно подвергся такому же преображению. Друзья со смехом смотрели один на другого. До чего они изменили свой облик!

— Не узнаю тебя! — Нансен покатывался от хохота, глядя, как его спутник после мытья и переодевания расположился в удобном кресле и закурил душистую сигару. — Не узнаю! Где грязный оборванец, сопровождавший меня? Куда делся измазанный копотью и жиром пещерный житель? Ты ли это, мой дорогой товарищ Фредерик Яльмар Иохансен?