Во время следствия упорно искали сообщников, но их не оказалось. Тем не менее начались аресты. Фридрих Вильгельм III поспешил похоронить проект прусской конституции, над которым работал Вильгельм Гумбольдт. Повсюду были закрыты спортивные залы, где собиралась молодежь. Летом в Карлсбаде встретились немецкие государственные руководители. Здесь постановили усилить правительственный надзор за университетами, запретить тайные общества, установить цензуру для всех печатных изданий объемом меньше 20 авторских листов, создать комиссию по делам «демагогов».
Среди задержанных полицией и привлеченных к расследованию были и гегелевские ученики. Философ невольно оказался вовлеченным в гущу событий. Он не одобрял радикализма, но равным образом — полицейских репрессий. Он пытался умерить пыл буршей, но всегда оказывал посильную помощь жертвам преследований.
Сначала сообщим версию, как бы заимствованную из оперетки, но имевшую широкое хождение в Берлинском университете. Будто бы один из арестованных студентов был помещен в тюремную камеру, окно которой выходило на Шпрее и находилось почти на одном уровне с водой. Товарищи заключенного повадились навещать его по ночам, подъезжая к тюрьме на лодке. Однажды они взяли с собой и профессора Гегеля. Рискуя получить пулю часового, он не терял тем не менее присутствие духа. В целях конспирации разговор с арестованным шел на латинском языке. Гегель ограничился лишь одним вопросом: «Num me vides?» («Теперь ты видишь меня?»)
Поскольку до узника можно было почти дотянуться рукой, неуместность вопроса вызвала на обратном пути общий смех, который философ принял как должное.
Скорее всего ничего подобного не было. По-видимому, это одна из тех легенд, которыми студенты окружают и свои проделки, и своих профессоров. Но она интересна, как свидетельство доброжелательностии уважения. Здесь и вера в мужество учителя, и легкая насмешка над его неумением ориентироваться в обстановке.
В действительности Гегель был основательно напуган тем, что творилось вокруг него. «Мне, — писал в одном из писем, — скоро исполнится 50 лет, из них 30 я прожил в эти вечно неспокойные времена страхов и надежд, и я надеялся, что хотя бы теперь придет конец всем этим страхам и надеждам. Но теперь я вижу, что всему этому не будет конца, и в мрачные минуты мне кажется, что все идет хуже и хуже». В другом письме: «Я и боязливый человек, и люблю покой, и мне совсем не доставляет удовольствия наблюдать, как надвигается гроза, хотя и я уверен, что на меня упадет самое большее несколько капель из дождевой тучи».
Радикально настроенных студентов и преподавателей Гегель называл «свободолюбивым сбродом». Вместе с тем, преодолевая, с одной стороны, свои антипатии к «демагогам», а с другой — страх перед властями, он принимал живое участие в судьбе арестованных, хотя не столь романтическим образом, как приписывала ему молва.
В июле 1819 года был арестован студент Густав Асверус, сын одного из его иенских друзей, член Буршеншафта, националист и экстремист. Он восторгался поступком Занда, считая, что присутствие Коцебу в Германии свидетельствовало о слабости страны; к подобного рода деяниям не применим обычный масштаб; право, рожденное идеей могучей родины, стоит выше каких-либо прав. Пусть маловеры думают о последствиях. Мировой дух прокладывает дорогу вперед великими делами. В голове Асверуса фразеология Буршеншафта перемешалась с гегелевской терминологией. Произвольно толкуя Гегеля, он считал его своим духовным наставником. «Гегель, — писал он другу, — открыл мне глаза на роль государства, и я знаю теперь, что нужно делать, к чему стремиться; я знаю, что от республики, избирательной системы, равенства имуществ и т. д. никакого проку.
Об этом мечтают многие, но я это выбросил из головы, не потому, что это слишком высокие вещи, а потому, что это пустые фантазии... Но я требую свободы человека и единства моей родины... Из чувства недостатка этого единства и я вывожу поступок Занда... Но будьте спокойны, я ничем другим заниматься не буду, кроме как усердно учиться, именно к этому меня зовет деяние Занда».
Отец Асверуса обратился за помощью к Гегелю. Времена были суровые, и вступаться за врагов короля значило ставить под угрозу самого себя. Но Гегель все же пошел на это. Он передал прошение старого Асверуса в министерство полиции, присовокупив к нему собственное письмо, содержавшее политическую характеристику арестованного студента и уверения в его невиновности. Один из близких знакомых Гегеля, юрист Краузе, взял на себя ведение дела. Студента держали в одиночной камере, не разрешали свиданий. Следствие тянулось два года; никаких преступлений Асверус не совершал, за убеждения судить было нельзя, поэтому обвинительный материал фабриковался следователями. Гегель и Краузе одавали прошения, ходили по инстанциям. В конце концов Гегелю удалось взять Асверуса на поруки под залог 500 талеров. Просидев в тюрьме без суда одиннадцать месяцев, в июне 1820 года Асверус оказался на свободе. Но дело на этом не кончилось. В декабре 1824 года состоялся наконец суд, приговоривший ни в чем не повинного юношу к шести годам тюрьмы. За «измену родине» и намерение совершить убийство. Якобы он угрожал смертью некоему Илькзену. О последнем было известно, что он сотрудничал с французами, на его совести было два казненных наполеоновскими солдатами патриота. Когда Илькзен появился в 1817 году в Иенском университете, бурши обещали с ним расправиться, и в конце концов власти удалили его из города. В бумагах Асверуса при обыске был найден экземпляр письма студента Римана к Илькзену с угрозами, которое ходило в Иене в списках. Асверус внес в письмо некоторые литературные исправления, для суда этого было достаточно, чтобы признать его виновным в намерении организовать покушение. Все было шито белыми нитками, но потребовалось еще почти два года, чтобы приговор был отменен, а Асверус полностью оправдан.
Репрессии коснулись коллег Гегеля. Большинство преподавателей Берлинского университета находились под подозрением. Профессор де Ветте был уволен. Причиной увольнения послужило его письмо к матери Занда, в котором он называл убийцу чистым, благочестивым юношей и оправдывал его поступок. Сенат университета попытался вступиться за де Ветте, но получил от короля резкую отповедь. Студенты поднесли своему любимцу серебряный кубок с цитатой из евангелия: «Не бойтесь убивающих тело, души не могущих убить». При увольнении король распорядился выплатить де Ветте вперед трехмесячное жалованье, но профессор гордо отказался. Однако на его руках находилась семья, а средств к существованию не было. Берлинские коллеги де Ветте взяли на себя обязательство тайком от правительства отчислять уволенному небольшие суммы, пока он не устроится на работу. Шлейермахер дал 50 талеров, Гегель —25(в известную нам книгу доходов и расходов на всякий случай эту трату он не внес). Напомним читателю, что де Ветте был одним из тех, кто активно препятствовал приглашению Гегеля в Берлин.
По поводу увольнения де Ветте между Гегелем и Шлейермахером произошло резкое столкновение. Философ заявил, что правительство имеет право отстранить от работы преподавателя, если при этом сохраняет за ним жалованье. Богослов назвал это низостью. Философ ответил не менее резко. Придя домой и успокоившись, Шлейермахер написал записку с извинением. Он начал с того, что сообщил Гегелю адрес виноторговца, услугами которого тот хотел пользоваться, а затем поблагодарил философа за то, что последний не оставил без ответа его грубость и тем самым несколько уравновесил ситуацию. Гегель ответил на следующий день: «Благодарю Вас, дражайший господин коллега, прежде всего за сообщенный Вами вчера адрес винной торговли, а также за высказывания, которые, устраняя неприятный инцидент, одновременно опосредуют мой возбужденный ответ и увеличивают мое к вам уважение». Но отношения между Шлейермахером и Гегелем испортились окончательно. Первый, занимавший ключевые позиции в Академии наук, так и не допустил избрания второго в академики.