Имя «старейшины», главного атамана Михаила Баловнева (как установил А. Л. Станиславский, по происхождению сторожевого казака из Данкова) встречается впервые в качестве предводителя казаков в правительственных документах от 27 января 1615 года, когда он и другие атаманы согласились вернуться на службу под Тихвин. В селе Мегра Белозерского уезда они встретились с приехавшими из Москвы воеводами князем Никитой Андреевичем Волконским и Степаном Васильевичем Чемесовым. По разным источникам, на государеву службу возвратилось не менее двух тысяч человек. (Самую большую цифру «обратившихся» казаков — 15 тысяч — назвали составители записки в Посольском приказе. Как можно думать, эта цифра использовалась для агитации новгородцев.) Казачье войско не только начало военные действия под руководством воеводы князя Никиты Андреевича Волконского, но и послало своих представителей в Москву во главе с атаманом Михаилом Титовым, чтобы повиниться перед государем. Однако внутренние конфликты в среде казаков продолжались. Наметившемуся переходу казаков на постоянную государственную службу препятствовало несколько обстоятельств: неравенство в самом казачьем войске; боязнь правительственного «разбора», результатом которого для многих казаков могло стать возвращение к подневольному труду у прежних владельцев; и, конечно, осознание того, что московское правительство вряд ли простит их «вины», участие в грабеже дворянских поместий и монастырских вотчин. Раздоры начались сразу же, как только московские воеводы попытались по обычаю провести смотр своего войска, переписав находившихся с ними на службе воинских людей. Как сообщают разрядные книги, «атаманы и казаки к смотру к ним не пошли, а ездят по селам, по деревням и по дорогам, а ездя грабят и побивают, и села и деревни жгут, и крестьян ломают, и воровство от них чинитца пуще прежнего, и на них (воевод. — В.К.) приходят с великим шумом и им уграживают, хотят грабить и побить». Внутри казачьего войска не было никакого единства. Те, кто хотел продолжать действовать по обычаям вольницы, не могли равнодушно смотреть на начавшиеся отступления от традиции. Оставшиеся в войске под Тихвином казаки расправлялись с такими, с их точки зрения, отступниками. Воеводы князь Никита Андреевич Волконский и Степан Васильевич Чемесов писали, что «многих атаманов и казаков, которые от воровства отстали, побили до смерти, а иных поимали в полон»[81].

Конфликты между казаками, начавшиеся под Ладогой и Тихвином, закончились под Москвой. В войске под Тихвином состоялся казачий «круг», на котором казаки решили «идти к Москве»: «…а будет де ты, государь, их не пожалуешь, вины им в их воровстве не отдашь, и они де хотели идти в Северские городы». Разговоры у казаков ходили разные, одни готовы были еще послужить правительству под Смоленском, если им заплатят жалованье, у других была «мысль и совет» отъехать в Литву и даже написать об этом предводителю польских отрядов в годы Смуты полковнику Александру Лисовскому. Интересно, что сам Александр Лисовский, как будто почувствовавший, что звезда его вновь может взойти, опять объявился в пределах Московского государства. (Подобные совпадения редко бывают случайными.) 29 июня 1615 года из Москвы воевать с Лисовским отправили войско во главе с боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским. А всего несколько дней спустя под Москвой объявилась целая казачья армия, сохранявшая лояльность власти, но грозившая ей возможными неприятными эксцессами, если не переворотом.

Сохранившиеся расспросные речи и челобитные казаков, пришедших в начале июля 1615 года под Москву, позволяют установить имена казачьих предводителей. Всего из-под Тихвина, через Устюжну и Бежецкий Верх, подошло к Москве более 30 станиц. Сами казаки называли главными «в заводе» атаманов Михаила Баловня, Ермолая Терентьева (Ермака) и Родиона Корташова (Корташа)[82]. Несмотря на то что устюженский воевода успел предупредить московское правительство о приходе казаков к столице, опасность здесь сразу оценить не смогли. 2 июля 1615 года в Ярославль отправился стольник Прокофий Булгаков Измайлов; он должен был раздать награды в войске боярина князя Б. М. Лыкова, главная цель которого, как мы помним, состояла именно в возвращении казаков на государеву службу. С награждением явно поторопились. Но и сами казаки, пришедшие под Москву с Михаилом Баловнем и другими атаманами, не предпринимали никаких решительных действий, угрожая столице только самим своим присутствием в московских предместьях (первоначальный стан казаков находился «по Троетцкой дороге в селе Ростокине»).

Исход казачьего стояния под Москвой зависел от того, как будут решаться два главных вопроса: об их «разборе» и «винах». Восставшие держались в этих вопросах сообща и поначалу вели себя лояльно по отношению к царю Михаилу Федоровичу. Они прислали к нему челобитчиков, «что оне хотят государю служить и воровать вперед не учнут, а на государеву службу, где государь велит, итти готовы». И здесь, как и под Тихвином, камнем преткновения стал казачий смотр. В ответ на челобитную государь велел «атаманов и казаков переписать и розобрать, сколко их пришло под Москву». С этой целью к казакам было направлено «порознь» две комиссии: Ивана Урусова и дьяка Ивана Шевырева — для разбора одной половины, и Федора Челюсткина и Ивана Федорова — для другой. К сожалению, наказы разборщикам не известны, однако само стремление «разобрать» казаков на две половины очень красноречиво. Иван Урусов, возглавлявший первую комиссию, был человек родовитый; Федор же Челюсткин — выходец из выборного дворянства Алексина и Серпейска. Дьяк Иван Шевырев служил в 1614 году в Приказе сбора казачьих кормов, создание которого на короткое время стало одним из завоеваний казаков, а Иван Федоров в том же 1614 году был сборщиком пятины в Вологде и Белоозере — местах, более всего пострадавших от действий казаков, а потому должен был знать немало историй об их «винах». Косвенным образом эти факты свидетельствуют о намерениях московского правительства разделить казаков — предположительно, на тех, кому разрешался набор в службу, и на тех, кого следовало возвратить в прежнее состояние. Во всяком случае, казаки отказались сразу подчиниться правительственным распоряжениям о разборе: «и атаманы и казаки к дворяном и диаком к смотру не шли долгое время и переписывать себя одва дали, а говорили: что они атаманы ведают сами, сколко у кого в их станицах казаков»[83].

Когда выяснилось, что казаки в принципе готовы поступить на государеву службу, между ними и московским правительством стало устанавливаться подобие торговых и дипломатических отношений. Казаки выговорили себе право торговать под Москвой. Они посылали челобитчиков к царю, угрожая тем, что «толко им торгу не дадут, и они учнут воевать и в загоны посылать; и с Москвы им по государеву указу с торгом посылано». Однако эта уступка была сделана им лишь в ожидании подхода к Москве войска боярина князя Бориса Михайловича Лыкова. Ему была направлена грамота с приказом «утоясь» пробираться к столице «проселочными дорогами», чтобы об этом не стало известно в казачьих таборах. Кроме того, за право торговать правительство потребовало от казаков освободить Троицкую дорогу и встать у Донского монастыря. Эти маневры позволили выиграть еще немного времени. Боярин князь Б. М. Лыков вернулся в Москву и 18 июля 1615 года был пожалован «у стола» у государя дорогой шубой «на соболях» и серебряным кубком. То была награда за прежнюю службу. Теперь, с приходом войска, у правительства появилась надежда окончательно избавиться от казаков. Очевидно, что в Москве не желали находиться под угрозой постоянного шантажа и исподволь готовились к военному противостоянию с казачьими станицами, не веря и не нуждаясь больше в их обещаниях идти на государеву службу. В казачьем же войске, напротив, удовлетворение очередного требования справедливо трактовали как свое достижение и слабость власти и пытались достигнуть все новых и новых уступок. Долго так продолжаться не могло. Убаюканные успехами своего «стояния» под Москвой, казаки забыли, что имеют дело с властью уже окрепшей, иной, чем в первые месяцы царствования Михаила Федоровича.