Но целая группа передовых ученых Петровки оказывала Вильямсу деятельную помощь. К числу этих людей принадлежали прежде всего трое друзей Вильямса — профессора Ростовцев, Демьянов и Кулагин. Все они неоднократно выступали в защиту студентов в дни революции, помогали революционным студенческим организациям и деньгами и предоставлением убежища.

С поддержкой своих друзей — передовых русских ученых — Вильямс боролся за превращение Петровки в очаг передовой науки.

Много лет спустя Вильямс писал академику Демьянову в поздравительном письме по случаю сорокапятилетнего юбилея его научной и педагогической деятельности:

«…Мы с Вами были теми немногими, которых Московский Сельскохозяйственный институт получил в наследство от разгромленного революционного очага Петровской Академии.

Мы с Вами несли революционные заветы наших учителей Гавриила Гаврииловича Густавсона и Климента Аркадьевича Тимирязева, не давая затухнуть этим заветам в вихре арестов, засад, провокаций, повальных обысков и прочих прелестей царского режима. В этой неприглядной обстановке мы все-таки сумели создать на развалинах Петровки центр революционной и научной мысли. Мы оба с гордостью можем сказать, что в основе Тимирязевской Академии лежат наши жизни и мы об этом не сожалеем».

Напряжение сил Вильямса достигало в эти месяцы крайнего предела. Он продолжал вести разностороннюю научную работу, читал лекции, руководил сельскохозяйственным отделом Политехнического музея и, кроме (Всех этих обычных своих работ, вынужден был заниматься сотнями всяких крупных и мелких дел, связанных с директорскими обязанностями.

Борьба за права студентов, борьба за прогрессивную перестройку всего институтского уклада требовала от Вильямса огромной настойчивости и выдержки. Столкновения с петербургскими чиновниками и с московским генерал-губернатором стоили Вильямсу много крови. Он убеждался, что в существовавших условиях не сможет перестроить институт в соответствии со своими идеалами, но он не хотел сдаваться и продолжал борьбу. Вильямс шел на прямое нарушение законов, укрывал собрания большевиков, предоставляя им помещение кафедры почвоведения. Пользуясь своим авторитетом крупного ученого, он не разрешил полиции провести обыск в студенческом общежитии. Его снова вызвал генерал-губернатор для «объяснения», и в конце концов, по предписанию властей, обыск был произведен.

В таком «вихре арестов, засад, провокаций, повальных обысков» приходилось работать Вильямсу день за днем, месяц за месяцем. Это страшное физическое и нервное напряжение привело к тяжелым последствиям.

Летом 1908 года у Вильямса произошло кровоизлияние в мозг. До этого он обладал завидным здоровьем. Это был настоящий богатырь, рослый, широкий в плечах, превосходный спортсмен и скороход. А в результате удара у него отнялись ноги, парализовалась левая сторона лица была утрачена речь. Казалось, что все было кончено, — ему, с его кипучей энергией, с его неистребимой жаждой деятельности, такое существование представлялось хуже смерти. Но ею могучий организм не захотел сдаваться. Медленно он одолевал болезнь, и постепенно стала восстанавливаться подвижность. Вильямс начал передвигаться по комнате, сначала держась за вещи, а потом опираясь на массивную трость. Постепенно возвращалась и речь. Однако полного выздоровления так и не наступило, и до конца своих дней Вильямс постоянно ощущал тяжелые последствия этого кровоизлияния.

Оправившись от болезни, он попросил освободить его от обязанностей директора.

Студенты, горячо любившие своего выборного директора, обратились к нему со специальным адресом.

«У нас осталась, — писали они в этом адресе, — глубокоуважаемый Василий Робертович, приятная уверенность, что еще долго-долго мы будем встречаться с Вами, как с нашим профессором, что же касается короткого периода Вашего директорства, то мы верим, что в истории института, являющегося естественным продолжением Петровской Академии, Ваша деятельность составит одну из светлых страниц».

Вдоль великих и малых рек России на тысячи верст протянулись зеленые луга. Это было богатство страны, ибо без лугов не могло существовать животноводство — важнейшая отрасль сельского хозяйства.

Русские ботаники, почвоведы и географы уделяли исследованию лугов мало внимания. Луговая флора, по мнению многих ботаников, была слишком обычной, неинтересной. Даже такой крупнейший исследователь России, как В. В. Докучаев, мало занимался лугами; руководимые им комплексные экспедиции в бассейнах Волги и Оки (Нижегородская экспедиция) и в бассейне Днепра (Полтавская экспедиция) мало дали для познания лугов, несмотря на ту исключительно большую роль, которую играют поемные луга Волги, Оки, Днепра, Дона и других наших равнинных рек в природе и хозяйстве страны.

Вильямс был одним из первых русских ученых, глубоко заинтересовавшимся и природными лугами, и методами их улучшения, и разработкой способов создания искусственных лугов.

Интерес к луговой флоре возник у Вильямса еще в школьные годы, когда он бродил по Быковской пойме и собирал растения для первого своего гербария. В Петровской академии у студента Вильямса этот интерес делается более целеустремленным, В лекциях Стебута Вильямс впервые услышал краткое изложение основ луговодства, но уже тогда молодого студента поразила исключительная скудость существующих данных о русских лугах.

Вильямс рано понял, что луговодство и его научная разработка — один из самых отсталых вопросов русского сельского хозяйства.

Уже во время своих первых путешествий по России Вильямс широко ознакомился с нашими лугами, раскинутыми по Волге, Днепру, Оке, Сызрану, Красивой Мечи и многим другим рекам. Узнав хорошо наши луга и их состояние в разных районах страны, Вильямс указал на «поразительное пренебрежение и запущенность», в которых находятся почти все естественные луга России.

В Московском сельскохозяйственном институте Вильямс почти сразу начинает читать курс луговодства. Он много работает над этим курсом, постоянно улучшает его. В 1900 году студенты института Н. П. Ерлыков и Н. З. Маркелов тщательно записывают курс лекций Вильямса по луговодству, а в 1901 году этот курс уже вышел в свет. Это была первая ласточка русского научного луговодства.

Этот труд в значительной мере основывался еще на использовании данных зарубежной науки — у Вильямса было в это время еще мало своего материала.

Большое внимание Вильямс уделил в своем первом курсе улучшению лугов, он рекомендует «поверхностное освежение лугов», снятие дернины, разрыхление почвы и известкование ее, настилание дернины на прежние или на новые места, описывает разные «освежители» — заграничные луговые плуги, скарификаторы и прочие машины, не получившие почти никакого практического применения и вскоре ставшие музейной редкостью даже у себя на родине.

Молодой луговед относится к иностранным советам по улучшению лугов достаточно критически. Он указывает: «…все эти способы далеко не оправдывают себя, и действие их очень кратковременно. Они не достигают своей цели потому, что не устраняют коренной причины ухудшения: накопления органического вещества в поверхностном слое почвы».

Вильямс замечает, что, пожалуй, нигде тесное взаимодействие почвы и населяющих ее растений не выступает так ярко и резко, как на лугах. Луговые травы, особенно злаковые, отмирая, способствуют быстрому обогащению почвы перегноем, и это на первых порах благотворно влияет на нее — улучшается почвенная структура, возрастает запас питательных веществ. Но очень быстро на лугах начинают наблюдаться другие явления: количество перегноя делается настолько большим, что он не успевает разлагаться, структура портится, влагоемкость почвы резко увеличивается — и луг заболотевает. Тогда его улучшить уже очень трудно.