Отправившись затем в Пализёль, он не преминул посетить часовню Сен-Рош, куда, как уже упоминалось, молодые девушки приходили молиться, прося о муже. Но Поль просил святых уберечь его от чумы брака, так как тетя Луиза твердо решила племянника женить — о ужас! — на девушке по собственному выбору, чтобы лучше его контролировать.

Избежав опасности, Поль поспешно вернулся в Париж, чтобы вновь занять свое место в оглушительном водовороте жизни.

Именно тогда открылся салон Нины, куда, как мухи на мед, слетелись поэты и художники Монмартра и Латинского квартала.

Шарль де Сиври так рассказывал о своем первом посещении салона в компании с Верленом и Лепеллетье: «Дверь открыла маленькая женщина с красивым алжирским профилем, огромными глазами, одетая в красный пеньюар, со знаменитой брильянтовой эгреткой[116] в волосах. Это и была Нина».

Она схватила его за руку: «Это вы Сиври? Быстро за фортепьяно. Вы нам сыграете „Носорога“»^[117].

Дочь лионского адвоката Жана-Жозефа Гальяра (который просил называть себя де Вильяр — его мать была урожденная Вильяр), двадцатипятилетняя Нина жила отдельно от мужа, Эктора де Калльяса, журналиста отдела светской хроники, заядлого алкоголика, за которого она вышла замуж четыре года назад. Постоянно взбудораженная и немного сумасшедшая, она принимала огромное количество поэтов и музыкантов. В свою очередь она сама иногда сочиняла стихи и музыку. Обычно такие приемы устраивались по субботам и воскресеньям. Но на самом деле ее квартира на третьем этаже дома 17 по улице Шапталь была открыта всегда и для всех (чтобы попасть туда, было достаточно написать хотя бы сонет).

Среди присутствующих была и мать г-жи Гальяр, дама, одетая в черное, невозмутимая и молчаливая, с ужасной маленькой обезьянкой на плече. Обезьяна гримасничала, подражая гостям. В числе последних были, прежде всего, журналисты, политики-противники действующего режима, такие, как Абель Пейрутон, Эмиль Ришар, Рауль Риго (с ним Верлен познакомился в седьмом классе лицея Бонапарта), Гюстав Флуранс[118], Эрнест Лавинь, Тони Ревийон, Базир и т. д., которые в будущем стали активными деятелями Парижской коммуны. Нина тоже принадлежала к республиканцам: ее почтовую бумагу, в знак почтения к Рошфору[119], украшал маленький фонарик. Самую многочисленную и шумную часть общества составляли разные «творцы»: писатели, музыканты, модные актрисы (в частности, Сара Бернар). Все эти люди приходили в салон повеселиться — и веселились еще как! Тут во всю глотку «пели» Оффенбаха и Полюса, читали стихи, ставили скетчи[120], играли в шарады, в фанты, самые возбужденные занимались фехтованием! Время от времени Морис Роллина заставлял собравшихся вздрогнуть от ужаса, мрачно декламируя «Магазин самоубийств» и «Смерть в тумане».

В салонном альбоме каждый мог нарисовать картинку или записать ноты на какие-нибудь стихи. Этот документ, принадлежавший Шарлю Кро, украшен 87 портретами, выполненными акварелью, рисунками карандашом, углем и пером. Большинство из них не опубликованы. Нину изображали по-разному: королевой амазонок, верхом на лошади, «королевой Парижа», на скачках, с кошками, в японском кимоно, приподнимающую край юбки и т. д. Напечатали только одну акварель, где Нина сидит за пианино на галере, «стремительно мчась по океану фантазии» (Шарль Кро), а также два наброска Верлена.

Во всей этой вакханалии Верлен был отнюдь не самым тихим, а еще там были и его друзья: Вилье де Лиль-Адан, Мендес, Мера, Валад, Коппе, Дьеркс, Регаме, штатный художник легких журналов «Пари-Каприз» и «Ви Паризьен», Камиль Пеллетан, молодой артист, с которым они познакомились в лицее, и еще многие другие. Сиври, Кабанер и Шабриё сменяли друг друга за пианино до самого рассвета.

Лепеллетье говорил об этом салоне, который Нина называла «маленьким Шарентоном», что это предок «Шануара»[121]. Однажды Верлен в самом деле имел большой успех — исполнил на столичном арго песенку собственного сочинения, на которую его вдохновило посещение квартала Менильмонтан, где они с Лепеллетье попали в толпу сутенеров и прочих странных типов.

Верлен создал новый жанр, в котором прославятся Аристид Брюан[122] и Жан Риктюс. Были найдены отрывки еще одной шуточной песенки под названием «Швейная машинка и бумажный змей»^[123].

У Верлена было все: и друзья, и успех. Это был самый веселый и приветливый друг, какого только можно представить. К сожалению, на его репутацию легла тень: он пил, теперь уже не для забвения, а ради удовольствия. Его друзья были поражены, увидев губительное действие пива, абсента, коньяка и джина на его мозг. Эти напитки доводили его до известного «восторженного» состояния, и тогда наружу выступала агрессивность и даже настоящая ярость.

Однажды ночью, ближе к двум часам утра, покинув салон Нины, где он употребил изрядное количество «горячительного», Верлен решил отправиться с Лепеллетье в «Пре Кателан», кафе-ресторан в Булонском лесу, где гуляки «отрезвлялись» молоком и сырыми яйцами. Но вместе с молоком и яйцами он выпил еще и водки, из-за пустяка поссорился с соседями по столу и ушел оттуда сильно возбужденный, еле держась на ногах. Лепеллетье, посчитав, что прогулка успокоит Поля, повел его в аллею Императрицы. Но Верлен вдруг остановился и заявил, что хочет вернуться в «Пре Кателан», чтобы разобраться с теми людьми, так как они, по его словам, оскорбили его. Лепеллетье пытался отговорить друга. Но тот в бешенстве обнажил шпагу и закричал: «Ах так! Ты с ними заодно, я из тебя шашлык сделаю!» Лепеллетье увернулся, а Поль бросился за ним сквозь заросли, споткнулся и упал, громко выругавшись. На крик явился полицейский. Мгновенно успокоившись, приятели побежали к Пор-Майо. В вагоне поезда на Малом Кольце Верлен заснул, проехал Батиньоль и вышел только в Сен-Лазаре. Домой к матери он вернулся к 10 часам утра^[124].

Подобные выходки случались все чаще и чаще. Как-то раз друзья еле удержали его: он решил отправиться в Тюильри убить императора!

14 января 1869 года в Одеоне играли одноактную пьесу в стихах Франсуа Коппе «Прохожий», с Сарой Бернар в роли Занетто. Эта постановка стала апогеем Парнаса. Эмиль Блемон вспоминал досаду Верлена, который ругался, выходя из театра: «Еще одна дверь, открывающаяся перед Коппе, еще одна дверь, закрывающаяся за Верленом»^[125]. Успех был оглушительным. Но несколько вызывающая пылкость «новой школы» раздражала старых критиков. Один из них, Виктор Кошина, воскликнул на следующий день: «Вот мило, когда собираются вместе эти озорные чудаки!» Поскольку он добавил, что они попали пальцем в небо, они объявили себя «пальцепартистами». Верлен будет называть их иногда «эти господа с пальцем в небе»^[126].

Уже достаточно долго парнасцы собирались каждый месяц на дружеский ужин в пивной театра «Бобино», на углу улиц Мадам и Флерюс. Это называлось «ужин лебедей», так как на собраниях присутствовала некая красавица по имени Леда. Но поскольку там было много друзей Доде, Верлен не принимал в этом участия («Вы встречаете хоть иногда этих канареек, которые называют себя лебедями?» — спрашивал он у Франсуа Коппе 12 июня 1868 года).

В начале 1869 года решили дать больше огласки этим пирушкам. Феликс Регаме предложил название «ужин озорных чудаков». Его приняли, а Регаме предложили проиллюстрировать меню. Но виньетка с обнаженной служанкой была признана неприличной. Оставили только бюст. На этих банкетах собирались почти все парнасцы. Стол накрывали обычно человек на тридцать. Из отеля «Камоэнс» на улице Кассет они переехали на правый берег, чтобы затем вернуться в квартал Сен-Сюльпис. За десертом было принято читать стихи; к тому времени зал пропитывался парами коньяка и сигарным дымом. «Ужины лебедей, они же ужины озорных чудаков, проходят по-прежнему», — пишет Верлен Коппе 18 апреля. Он приобрел альбом, где можно было писать и рисовать разные непристойности. Книгу украсили сонеты «Смерть свиней», «Друг природы» и т. д. Их сопровождали непристойные картинки (других не рисовали!), «подражательная» музыка, вредные советы и «постыдные мысли»^[127]. Эдмон Мэтр, друг художников, был избран хранителем этого «бортового журнала», в который разрешалось писать всем. К сожалению, альбом «озорных чудаков» не сохранился.