6 сентября с двоюродными братьями-сестрами и их друзьями он открыл охотничий сезон. На этот раз у него в руках было самое настоящее ружье. «В первый день, без собак, у меня было четыре трофея, и в другие дни тоже примерно столько же», — сообщает он Эктору Перо в марте 1863 года. Лепеллетье же он хвастается тем, что принес из леса «кролика подлинно гигантских размеров».
С октябрем пришла пора деревенских ярмарок. Поскольку родители дали ему свободу (отец медленно поправлялся), он очертя голову бросился в праздник и предавался веселью до головокружения. По примеру краснолицых крестьян, он прыгал, вертелся, крутился под звуки «оркестра-хаоса»: «сумасшедший кларнет, хриплая труба, невоздержанная скрипка и треугольник в руках неистового ребенка» (из письма Лепеллетье от 4 октября 1862 года). Он понял, что среди девушек кантона юный парижанин может рассчитывать на успех, даже если внешность его не слишком привлекательна. Он заставил танцевать даже мадемуазель Иоль, отец которой был директором школы, вроде школы Ландри. Эти праздники, точнее, эти вакханалии продолжались целую неделю, в течение которой чередовались попойки и умопомрачительные пиры, достойные Гаргантюа и Пантагрюэля, игры, песнопения, конкурсы и развлечения. Можно догадаться, что в такой атмосфере Поль несколько позабыл о литературе (тем не менее он перечитал «Отверженных»: «Это величественно, это красиво, это прежде всего замечательно», — рассказывает он Лепеллетье 16 сентября). Более того, он не написал ни одного, даже самого маленького стихотворения. Зачем? Ему было достаточно маленького леса, где, по его словам, «деревья пишут сонеты и мадригалы растут, как грибы». Он даже не дает себе труда их собрать!
В октябре 1862 года он возвратился в Париж, смирившийся с необходимостью получения диплома юриста, но в глубине души убежденный, что «должность», о которой не переставая твердили ему родители, всегда будет лишь ширмой, и что если уж он и должен сделать себе имя, то не в магистратуре, не в конторе, а в Поэзии. Но как туда пробиться? Маленький провинциал из квартала Батиньоль не знал никого, кто мог бы ему помочь, а у его отца не было никаких связей ни в журналистском мире, ни в среде прочей пишущей братии. Возможно, полезно будет отправлять стихи редакторам журналов; так, сохранилось письмо от 28 октября 1862 года к Этьену Кариа, редактору легкого поэтического журнала вполне парижского духа под названием «Бульвар», с просьбой благосклонно принять двенадцать «юмористических» двустиший, написанных годом раньше. В перекличку с Виктором Гюго, это снова стихи о «Госпоже Смерти», которая все еще вдохновляет поэта, но уже иначе; он ее более не боится, он пылает к ней страстью:
«Первая публикация моего произведения означала бы мое признание и составила бы мое счастье», — заключает он. Но Кариа не дал ходу его заявке. Без сомнения, стихи были недостаточно «парижскими».
10 ноября 1862 года он записался на факультет права на курс к г-ну Удо (наполеоновский свод законов) и к г-ну Машляру (римское право). Этим он будет заниматься в течение трех лет, после чего подготовится к нескольким конкурсам в министерстве внутренних дел и в министерстве финансов. По его рассказам, он посетил «несколько более или менее усыпляющих занятий по французскому и римскому праву, не забывая о других занятиях в кабаках на улице Суффло».
На самом деле, с этого времени — с возраста восемнадцати с половиной лет — он пристрастился к аперитивам, или, точнее, к состоянию, которое наступало после их потребления. Он знал, что слаб и нерешителен, и вскоре стал испытывать необходимость в уверенности и силе, которые ему предоставляло опьянение. Опьянев, он резко менялся, превращаясь в мгновение ока в абсолютного монарха. Как говорит г-н Антуан Адан, в такие моменты ему казалось, «что он настоящий самец»[43]. После каждой неприятности его убежищем и реваншем было пьянство:
Вот какие слова вложит он в уста героя «Возлюбленной дьявола», который похож на него, как родной брат.
Естественно, его первый опыт, полученный на улице Орлеан-Сент-Оноре с целью доказать самому себе, что он больше не ребенок, также был углублен. «Я начал понимать, что это гораздо интереснее, чем мне показалось на первый взгляд»[45]. Его единственным другом остается Эдмон Лепеллетье, записанный на тот же факультет и так же помешанный на литературе. Они часто ходят друг к другу в гости.
— Боже мой! — сказала г-жа Лепеллетье своему сыну, когда увидела Верлена в первый раз, — твой друг производит на меня впечатление орангутанга, сбежавшего из парижского зоопарка.
Вскоре они стали дружить домами.
Г-н Лепеллетье Старший был уполномоченным банка, а его супруга, из семьи военных, была представлена к ордену Почетного легиона, за что капитан и г-жа Верлен очень ее уважали. По средам Верлены отправлялись на улицу Леклюз. Между чашкой чая и партией в вист юный Эдмон по просьбе матери демонстрировал свой талант в игре на пианино. А на следующей неделе семейство Лепеллетье принимали на улице Сен-Луи. Там, пока дамы мило щебетали, г-н Лепеллетье и капитан говорили о бирже.
— Вам бы надо было продать ваши «Креди Мобилье», они сильно упали в цене, и избавиться от «Железных дорог из Севильи в Херес» — про них вообще непонятно, стоят ли они что-нибудь.
Но капитан боялся избавиться от ценных бумаг, которые поднялись в цене с тех пор, как он их приобрел.
А в это время юноши секретничали и обменивались книгами. В библиотеке Эдмона были классические книги (Виктор Гюго, Ж. Ж. Руссо, Бальзак и т. д.), научные и позитивистские (он одолжил своему другу «Силу и материю» доктора Бушне — рационалистическое сочинение, которое укрепило его в неверии). У Поля же были либо современные авторы (Леконт де Лиль, Теофиль Готье, Бодлер, Банвиль, Глатиньи и т. п.), либо малоизвестные (Алоизиус Бертран, Петрюс Борель). Из религиозных книг у него была только «Житие святой Терезы», которая досталась ему от матери.
В библиотеке Св. Женевьевы, в читальном зале напротив Сорбонны юноши с одинаковым аппетитом «пожирали» исторические и философские трактаты, книги по востоковедению, и конечно же бессмертные творения Гёте, Шекспира, Кальдерона, Лопе де Вега, Диккенса и многих других. Верлену до того нравилась испанская литература, что он вбил себе в голову обязательно выучить язык Сервантеса. Театр также привлекал его внимание, но не как читателя, а как актера. К своим сочинениям он добавил «Людовика XVII», с которым продвинулся не дальше предыдущих. Он часто и усердно посещал театр «Батиньоль», побратим театра на Монмартре, — там чередовались новые пьесы и старые испытанные мелодрамы. Его самой сокровенной и тайной мечтой было, чтобы его пьесу сыграла труппа Шотеля, силами которой и текла жизнь в театре «Батиньоль».
Начало 1863 года было отмечено переездом. Не меняя квартала, Верлены поселились на улице Лемерсье, в доме 45. Поль продолжал теоретические занятия по юриспруденции. Восьмого января он снова записался на курсы.
Именно тогда шестидесятипятилетний капитан сильно сдал. Его левый глаз, пораженный катарактой, слабел, а правый был под угрозой. Он все хуже соображал; к его плохому состоянию добавлялось беспокойство — на его глазах таял его капитал. Как он сожалел о том, что не последовал совету г-на Лепеллетье! Но хуже всего сказывался на его здоровье праздный сын, который не интересовался ничем серьезным и никогда не открывал книг по праву. Каждому встречному капитан рассказывал о своем желании «пристроить Поля». Кто-то рассказал ему о конкурсе в министерстве финансов, для которого было достаточно диплома бакалавра. Поскольку Поль был очень слаб в математике, ему нашли репетитора, к которому он и отправлялся каждое утро, а остаток дня проводил в Латинском квартале, добираясь туда на конном омнибусе «Батиньоль — Клиши — Одеон». Он проводил всего час или два на занятиях или в соседних кафе, и к пяти часам возвращался домой, потому что ему больше нечего было делать. Но скоро он стал прогуливать математику: у него решительно не было никакого желания заниматься финансами.