Девятнадцатого октября состоялось воссоединение супругов. Сохранив видимость счастливой семейной жизни, Вагнер принялся за работу. Первый заказ, сделанный ему в Риге, предполагал написание к дню тезоименитства российского императора Николая I «Национального гимна» на текст поэта X. Ф. Бракля. Фактически это должен был быть немецкий вариант русского гимна. Вагнер выполнил заказ, и «Национальный гимн» был торжественно исполнен 21 ноября.

В Риге Вагнер с радостью встретил своего старого приятеля Генриха Дорна. Тот занимал должность младшего капельмейстера, которая не вполне устраивала его. Но об этом чуть позже…

Всю зиму 1837/38 года Вагнеры и Амалия провели в упомянутой выше тесной квартирке в Старом городе. Минна присмирела, а Рихарда всецело занимала новая опера — «Кола ди Риенци, последний из трибунов». Но судьбе было угодно преподать ему еще один болезненный урок.

Вскоре после воссоединения с Минной он получил известие о смерти своей сестры Розалии. «В первый раз в жизни, — пишет он в мемуарах, — мне пришлось почувствовать потерю внутренне близкого мне человека. Именно смерть этой сестры потрясла меня как полный глубокого значения удар судьбы. Ради ее любви и уважения я когда-то с такой энергией стряхнул с себя свое юношеское легкомыслие. Для того, чтобы заслужить ее участие, я отдавался своим первым большим работам с особенным, сознательным прилежанием»^[98]. Мысль о том, что он не успел доказать Розалии, что не зря она всегда поддерживала его, что он еще заставит говорить о себе весь мир, приводила Вагнера в отчаяние. Злясь на самого себя, он с удвоенной силой взялся за сочинение «Риенци».

Весной 1838 года Рихард, Минна и Амалия переехали в более удобную квартиру «в двухэтажный деревянный дом купца Бодрова, на углу Александровской и Мельничной улиц… в верхний этаж»^[99]. (Дом Вагнера в Риге не сохранился — он был снесен в 1912 году.)

Девятнадцатого марта состоялся концерт, в котором среди прочего были исполнены увертюры «Колумб» и «Правь, Британия!». Концерт прошел достаточно успешно. Но каково же было изумление Вагнера, когда он обнаружил злую и насмешливую рецензию на этот концерт, опубликованную в знаменитом музыкальном журнале Роберта Шумана «Нойе Цайтшрифт фюр Музик» (Neue Zeitschrift für Musik)[100], подписанную… Дорном. (Кстати, Дорн, хорошо знакомый с Шуманом, часто писал статьи в его журнал.) В ней Дорн называл Вагнера «зазнавшимся гегелианцем в гейновском стиле и т. п.»^[101]. Рихард недоумевал: зачем приятелю понадобилось очернять его в глазах музыкальной общественности и в первую очередь директора Рижского театра Карла фон Холтая (Hollei)? Он все еще никак не мог поверить в человеческую подлость. А всё обстояло очень просто: Дорн хотел сам занять его должность. Хотя справедливости ради нужно отметить, что, несмотря на личную дружбу, Дорн вряд ли разделял музыкальные вкусы Вагнера да и не очень-то верил в его талант; «шутка» с исполнением увертюры «с литаврами» достаточно ясно это демонстрирует.

Между тем тучи над головой Вагнера сгущались. С директором театра Холтаем отношения у него не сложились. Все нововведения, которые он собирался утвердить в театре, воспринимались дирекцией в штыки. А тут еще Холтай стал оказывать Минне недвусмысленные знаки внимания, просто не давая ей проходу. Вагнер держался до последнего; надежда на успех «Риенци» давала ему необходимые силы бороться дальше. Он вспоминал свои тогдашние ожидания: «Музыка „Риенци“ на текст, который я закончил еще в начале моего пребывания в Риге, должна была проложить мне мост в другой, столь желанный, богатый мир… в середине лета 1838 года я принялся за эту работу»^[102]. Первый музыкальный набросок новой оперы датирован 7 августа 1838 года.

Так продолжалось в течение осени и зимы 1838/39 года: Вагнер, с одной стороны, был охвачен творческим вдохновением, с другой — вел изнуряющую борьбу с театральным руководством. Должность капельмейстера всё более тяготила его. Кроме того, Дорн решил воспользоваться враждебным отношением к Вагнеру директора. При каждом удобном случае он сообщал тому, что капельмейстер не умеет ладить с певцами, что с ним ни в коем случае нельзя продлевать контракт и прочее в том же роде. «Предоставленный исключительно самому себе, я оставался чужим для всех… со всё большим отвращением сторонился театрального персонала… и в марте 1839 года дирекция объявила мне о моем увольнении»^[103], — вспоминал о том периоде Вагнер.

Дорн торжествовал. Забегая вперед скажем, что низкая рижская интрига не помешает ему как ни в чем не бывало в 1865 году вновь искать дружбы с Вагнером. Правда, тогда композитор сумеет от этой «дружбы» уклониться…

Вагнера уже давно привлекал Париж. Он понимал, что настоящий успех ждет оперного композитора только там. Работа над «Риенци» продолжалась (был уже закончен второй акт, который оставалось лишь инструментовать), и к лету 1839 года Рихард и Минна, с негодованием отвергнувшая предложенный ей Холтаем ангажемент, были готовы выехать из Риги в Париж, где Вагнер решил попытать «счастья исключительно на поприще оперных композиций». Предварительно он отправил письмо Мейерберу, прося его поддержки. Ответ на это письмо так и не был получен…

Отъезд из Риги больше напоминал бегство. Вагнера одолевали кредиторы — конфликты с руководством театра не могли не сказаться на материальном достатке капельмейстера, а Минне он твердо обещал, что она больше никогда не будет знать нужды. Соответственно, живя в Риге, Вагнер тратил деньги, не считая, и в итоге понял, что выплатить долги он не в состоянии. А без этого его просто не выпустят из страны. Пришлось прибегнуть к помощи… контрабандистов. При тайном переходе границы Рихард, Минна и их верный пес Роббер породы леонбергер, которого им подарили незадолго до отъезда, чуть не погибли под пулями пограничной стражи. Но всё обошлось, и вскоре они достигли прусской гавани Пиллау (Pillau), откуда решили отправиться морем сначала в Лондон, а уже оттуда в Париж. (Интересно отметить, что на такое решение повлияло исключительно то обстоятельство, что так было легче перевозить очень крупную собаку; везти ее почтовыми дилижансами нечего было и думать.)

Корабль, на который сели Вагнеры, был малым торговым судном, называвшимся «Фетида». Морское путешествие было сопряжено с рядом опасностей и трудностей. Несколько раз их застигал шторм. 27 июля корабль бросил якорь у норвежского побережья, чтобы команда и пассажиры могли передохнуть. Когда «Фетида» проплывала через гигантский скалистый коридор фьорда, Вагнер испытал прилив вдохновения: «Невыразимо приятное чувство охватило меня, когда среди огромных гранитных стен эхо повторяло возгласы экипажа, бросавшего якорь и подымавшего паруса. Короткий ритм этих возгласов звучал в моих ушах как утешительное, бодрящее предзнаменование и вдруг вылился в моем воображении в тему матросской песни для „Летучего голландца“[104], идея которого давно зрела во мне»^[105]. От рижских моряков Вагнер уже слышал предание о проклятом корабле и его таинственном капитане, и этот сюжет волновал его воображение. Кроме того, еще в 1834 году он прочитал новеллу Гейне «Мемуары господина фон Шнабелевопского», где в полушутливой и трогательной форме обыгрывалась старинная морская легенда (наиболее распространенный вариант этой легенды относится к 1600 году). Правда, тогда рассказ Гейне, скорее, отложился лишь в подсознании Вагнера, чтобы со всей силой воскреснуть под грохот волн, разбивавшихся о крутые суровые норвежские скалы. Так зарождался сюжет для новой оперы, которую Вагнер будет разрабатывать в Париже, куда он стремился всей душой.