Новенький манипулятор был окрашен в нежный кремовый цвет, но сейчас, опаленный пламенем нагревательных печей, закопченный дымами и газами, он в самом деле имел сходство с боевой машиной, только что вернувшейся с поля брани.

Кира повернулась к тебе, и в глазах ее был восторг.

—- Можно, я побуду здесь во время ковки? Мне это надо видеть...

— Можно. Устраивайтесь вон за тем прозрачным экраном. Окалина летит хлопьями...

У тебя как-то потеплело на душе: эту красивую, безукоризненно чистенькую девушку интересовал тяжелый и далеко не белоснежный труд. Ей хотелось видеть все своими глазами.

Она не ушла до конца смены. И все вы в тот день были в ударе. Особенно старался машинист молота Скатерщиков. Да и машинист манипулятора, вечный скептик и дебошир Сухарев выжимал из своей махины все, на что она способна, — не так уж часто заглядывают девушки в молотовое отделение!

Бригада сразу признала Киру за «свою». Ведь и дед ее, и отец в прошлом тоже были кузнецами. А теперь вот и она пришла сюда, в кузнечный цех. Стоит за экраном и с жадным интересом наблюдает, как вы подогреваете шток и бойки арочного молота кусками раскаленного металла, выхваченного из газовой печи. Пружинисто, с причмокиванием ходит вниз-вверх тяжеленная «баба» из специальной легированной стали. Вы рубите неподатливый металл топором, гнете, закручиваете, вытягиваете янтарную массу слитка на квадрат, обжимаете на восьмигранник, обкатываете на круг. А Кира увлеченно следит за всем этим.

Горячий фиолетовый воздух въедается во все поры. И хотя фрамуги открыты, хотя повсюду колышутся водяные завесы и гудят вентиляторы, в цехе нестерпимо жарко. От ударов ковочных молотов сотрясается пол, вибрирует каждая балка, стоит беспрестанный гул и грохот. Упреждающе ревут сирены, струится пар, во все стороны летят куски металла и брызги малиновой окалины. Дым, копоть, и кажется, что дымится не только одежда, но и лица. Дымятся ноздри, глаза, уши. Одним словом, мужская работа. А Кире все это нравится. Она пообещала наведываться в цех и впредь.

Когда девушка ушла, машинист молота Скатерщиков спросил тебя с грустной иронией:

— Правда, что она невеста инженера Карзанова? Ты ведь с ним дружбу водишь, должен знать.

— Ну, а тебе-то что, чья она невеста?

— Я бы женился на ней, если бы она пошла за меня. Красивая и, сразу видно, умная.

— Она не пойдет за тебя.

— То-то и оно. И за тебя тоже не пойдет, хоть ты и получаешь по «горячей сетке».

— Я не собираюсь жениться: мне еще сопромат пересдать нужно — двойка. Вот когда пересдам...

— Нет, Сергей Павлович, тут тебя и сопромат не спасет. Ей нужен женишок с более емкими мозговыми параметрами, чем у тебя или у меня. Скажем, тот же Карзанов. Поверь мне, будет он большим начальником. Ум целеустремленный, жесткий. Хватка железная. Не то что у нас с тобой.

— Сравнил! Карзанов в самом деле большая умница. Он теорию в совершенстве постиг. А мы практики, от молота. Скромность! Хотя ведь это тоже неплохо, а?

— Кому нужна она, твоя скромность? Вот когда ты вроде бы стал выплывать на поверхность со своим рационализаторским предложением, я, например, обрадовался: пойдет, думаю, вверх и меня за собой потянет! А ты, как двухсоттонный слиток: ни корреспонденты, ни радио, ни телевидение с места тебя не сдвинули — намертво полег на своем молоте.

— А что я, по-твоему, должен был делать?

— Как что? Уцепиться мертвой хваткой, выйти в руководители крупного масштаба, придать себе общественный вес...

— Чудак человек! Вес весу рознь. Гири на ногах — тоже вес... Какой же из меня руководитель крупного масштаба? Для этого нужно организаторскую жилку иметь. А я тут пас.

Ты хорошо знал Скатерщикова еще с той поры, когда вместе служили в армии: в нем всегда жила странная зависть к удачливым. Вроде бы и неглупый парень, а все грезил единым волевым усилием выйти в знаменитости — на ковровую дорожку жизни. Стоило ли придавать значение его болтовне: мало ли о чем говорят старые друзья между собой? Ты не навязывался в воспитатели к Скатерщикову. Но так получилось с самого начала, что тебе каждый раз приходилось подправлять его: в армии ты командир отделения, а Скатерщиков — рядовой, и то был солдат не из лучших, немало пришлось положить сил, прежде чем он, как и другие юноши, стал настоящим защитником Родины. Потом ты привел его на свой завод и для начала обучил ручной ковке. То было веселое время. Молоточком-ручником ты указывал место на металле, а Скатерщиков обрушивал сюда удар десятикилограммовой кувалды. Тут была своя наука: локтевой удар — значит, легкий, плечевой — средний, размашистый — сильный. Скатерщиков любил размашистый. Затем ты стал обучать его свободной горячей ковке на арочном молоте, фасонной ковке. И довел дело до конца: изготовив из слитка весом в тридцать восемь килограммов традиционную вилку по технологии знаменитого кузнеца Рябова, стажер с отличием прошел квалификационные испытания.

С тех пор много воды утекло, вам обоим уже по двадцать шесть, и оба холостяки, оба в институте на вечернем, оба на одном молоте. Вроде бы все хорошо. Но почему тебя не покидает ощущение, что твой приятель в любой день может выкинуть какой-нибудь номер — и все твои усилия в один миг пойдут насмарку? Тлеет что-то беспокойное в его глазах...

В тот раз ты строго сказал Скатерщикову:

— Вот что, Петр, язык твой — враг твой. Ненароком не оскорби девушку: прежде чем извлечь очередную остроту из твоего нехитрого набора, крепко подумай. Кире поручено выявить «узкие» места в нашем цехе. Мы обязаны помочь ей в этом и относиться к ней уважительно.

— Тебе краснеть за меня не придется, — заверил Скатерщиков. — И, наконец, я не самое «узкое» место в нашем цехе. Предлагать руку и сердце, во всяком случае, никому не собираюсь. А вот идею совмещенного управления молотом и манипулятором предложить могу — это ведь, кажется, по ее части. Если поддержишь своим авторитетом, сразу в рационализаторы выбьюсь, одним махом!

— Ладно, поддержу. Выбивайся. Идея добрая. Только не думаю, что Сухарев обрадуется, когда узнает, что ты собираешься ссадить его с манипулятора.

— Во имя прогресса готов пожертвовать дружбой с Сухаревым. Кроме того, за последнее время он что-то часто стал закладывать — тут его и наказать не грех.

— У него мать умерла.

— Знаю. Но пора уж кончать поминки. У него с похмелья головка болит, а мне за это на манипуляторе отдуваться приходится — все кишки вытрясло.

— Он очень мать любил. Тяжело ему. А в общем-то верно: надо его подтянуть.

— Вот и я о том же: дружба дружбой, а служба службой...

Скатерщиков хоть и говорил о дружбе с Сухаревым, но на самом деле терпеть его не мог. Всякий раз приходилось их мирить. И в бригаде уже подметили, что нервный, вспыльчивый Сухарев выпивал обычно после ссоры с Петром. Заносчивый Скатерщиков, получив самый высокий разряд, стал просто невыносим. По его мнению, все остальные работали недостаточно умело и ретиво. А так как свободная ковка осуществлялась главным образом машинистом молота и машинистом манипулятора и работа одного из них все время зависит от работы другого, то Петр шпынял Сухарева за малейший промах.

Начальник цеха Самарин не раз говорил Алтунину:

— В твоей бригаде нездоровый психологический климат. Знаешь, о чем речь?

— Догадываюсь. Вот еще выяснить бы, кто из моей бригады дает вам каждый раз сводку погоды?

— Ее обязан давать ты, как бригадир. А ты иногда покрываешь разгильдяев.

— Климат здоровый, Юрий Михайлович. А если Скатерщиков и Сухарев иногда схватываются, так это больше для разрядки. Даже муж с женой не всегда в мире живут.

Самарин узил глазки.

— А тебе откуда это известно про мужа и жену, — ты же холостяк? Кстати, в двадцать шесть лет положено обзаводиться семьей. Или опять сопромат заел?.. Пора, пора жениться, Сергей Павлович.

— А я, Юрий Михайлович, решил посвятить жизнь целиком кузнечно-штамповочному производству.

Этот Самарин почему-то любил въедливо влезать в твои личные дела...