Руководство страны подвергало Госплан жесточайшей критике. Всё у нас ничего, да вот планируют плохо: не то, не так, не в те сроки. Не понимали одного: какие бы титанические усилия ни предпринимал Госплан (а в нем работали действительно высококлассные специалисты), ситуация к лучшему не менялась. Громоздкая система увязок и согласований через плановые органы откровенно не справлялась. Выход виделся в развитии информационных технологий, использовании суперсовременной вычислительной техники. Но ни один самый мощный компьютер был не в состоянии обсчитать махину советской экономики. В свое время эту проблему попытались решить с помощью косыгинской реформы. Тем не менее медленно, но верно всё вернулось на круги своя…

Последние годы работы Н. К. Байбакова заставляют лишний раз задуматься о том, какие бывают герои.

Как хорошо быть героем на восходящей линии — когда страна в расцвете, экономика в зените, кругом победы, достижения, успехи… А если всё наоборот? Люди, которые, стиснув зубы, изыскивают хоть малейшие возможности выправить критическую ситуацию, — разве это не герои? Их ругают, критикуют, поносят. Но они продолжают делать свое дело. Рутинно, буднично, без спецэффектов… Быть может, это не меньшие, а большие герои?

О Байбакове и его команде мы можем сказать — исполнили свой долг до конца. Беззаветная преданность делу, огромные нагрузки, постоянный пресс, переживания. Но не сдались, не отступились, делали, что должно… Несмотря на все сложности и трудности, Байбаков мог быть твердо уверен, что 20 лет его жизни прошли не зря.

Охотный Ряд, дом 1. Сегодня здесь заседают депутаты российской Государственной думы. А когда-то это была легендарная штаб-квартира Госплана СССР. 20 лет наш герой ездил сюда на работу (улица тогда называлась проспект Маркса).

Светло-серый каменный великан в самом центре столицы. Памятник архитектуры 30-х годов прошлого столетия. Его построили по проекту архитектора А. Я. Лангмана. Непривычные для Москвы тех лет формы — прямые, устремленные ввысь линии, очень простые и в то же время монументальные. Что-то от нью-йоркских и чикагских небоскребов. Этакий архитектурный индустриализм. Но по-советски. Средний фасад венчает гигантский герб СССР — знаменитые серп и молот.

Когда здание только-только построили, оно поражало и удивляло: тяжелые дубовые двери, гигантский вестибюль, уфалейский и нуританский мрамор, просторный конференц-зал, разные технические штучки… Но время шло. В конце 1970-х годов построили второе здание Госплана, которое выходило на Георгиевский переулок. А серый великан производил уже совсем другое впечатление. Выщербленный паркет, в кабинетах — довоенная мебель. Ремонт госучреждений — это была слишком большая роскошь. Максимальная скромность и нетребовательность во всем. И кто сегодня скажет, что это так уж плохо?

Кабинет Николая Константиновича (он располагался на шестом этаже) тоже был очень простым, если не сказать аскетичным. Стол для совещаний, письменный стол поменьше, гора телефонов, карты… Вот, пожалуй, и все! Главным в его кабинете была работа. А для нее больше и не требовалось.

Однажды много лет спустя он вновь посетил родные стены. Кабинет тогда занимал председатель Госдумы второго и третьего созывов Геннадий Николаевич Селезнев. «Ох, как же красиво. Все блестит. Мебель роскошная. Но сколько же денег вы вложили в ремонт?» — только и удивился Николай Константинович. Больше в своем госплановском кабинете ему бывать не приходилось…

Говорят, председатель Совмина СССР Косыгин тоже был очень скромным человеком. Хмурый молчун с детскими глазами. Герой серого дня. Наш советский Дэн Сяопин. Правительство он возглавлял 16 лет (1964–1980). И почти все эти годы Байбаков был его заместителем. Как складывались их отношения?

Очевидно, у них было много общего. Люди одного поколения, оба производственники, за спиной сталинская школа управления… За годы совместной работы, конечно, случалось всякое. Но в целом это была одна команда. «Как правило, — рассказывал Байбаков, — по поводу планирования и решения государственных задач мы с Алексеем Николаевичем придерживались одинаковых взглядов, и чувствовалось, что он относится ко мне доверительно».

По мнению Николая Константиновича, Косыгин был особым руководителем. Простой, сдержанный, с глубокими познаниями в экономике. «Ты, председатель Госплана, — учил он Байбакова, — до принятия решения взвесь все позитивные и негативные стороны дела. Ошибка директора предприятия может обойтись государству в тысячи рублей, ошибка министра — в миллионы, оплошность же председателя Госплана или Совмина — в миллиарды рублей».

Он вникал во все вопросы. Так, например, в 1970-е годы нужно было определиться, по какому маршруту тянуть газопроводы из Западной Сибири. Ставки были очень высоки. Косыгин решил полететь и разобраться на месте. С собой взял и Байбакова. «Наш вертолет, — рассказывал Николай Константинович, — приземлился в двухстах метрах от разведочной буровой. А день был морозный, ветреный, и мы, пока дошли до буровой, обморозились. Взглянув на Алексея Николаевича, я увидел белое пятно на его щеке и посоветовал растереть его снегом. Он, в свою очередь, посмотрел на меня и пальцем показал на мои белые уши. Смеясь и морщась, мы растерлись снегом. Уши мне жгло, как кипятком. За обедом в столовой мы продолжали посматривать друг на друга, улыбались, указывая: он мне — на уши, я ему — на щеку, которые в тепле из белых стали огненно-красными». Вдали от кремлевских кабинетов Алексей Николаевич был совсем другим. Смеялся так доверчиво и открыто…

Косыгин и Байбаков — они вместе работали, летали в командировки по стране и за рубеж, жили в одном доме на Ленинских горах (ныне это Воробьевское шоссе), а иногда у них совпадали и дни отпуска. Оба, кстати, очень любили Кисловодск. Санаторий «Красные камни». Ходили на пешие прогулки. Знаменитая «косыгинская тропа» — пять километров в гору, а потом пять километров вниз. Говорили в основном о делах. Но Алексей Николаевич знал: со своим замом он может поделиться и сокровенным…

«Как-то летом 1976 года на даче в Архангельском Косыгин решил поплыть на лодке по Москве-реке, — рассказывал Байбаков. — Он греб напористо. И вдруг — солнечный удар. Потерял сознание, лодка перевернулась, но его успели спасти. Пришлось Алексею Николаевичу месяца два провести в больнице и санатории… Вернулся он в Совмин к прежней активной работе вроде и прежним. Но более замкнутым, что ли.

Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, он странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему. Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил: „Скажи, а ты был на том свете?“ Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был да и не хотел бы там оказаться. „А я там был, — с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой, отрешенно добавил: — Там очень неуютно…“».

Говорят, к концу жизни Косыгин, тяжело переживая происходящее, стал раздражителен и нетерпим. Помощник Брежнева А. М. Александров-Агентов вспоминал, как на заседании Политбюро Алексей Николаевич, недовольный докладом Байбакова, истерически кричал на председателя Госплана: «Что вы тут развизжались, как старая баба!» Но даже если такое и было, Николай Константинович зла не держал. А о последних днях премьера вспоминал с горечью, был уверен: прояви власть чуть больше человечности, Косыгин мог прожить и дольше.

В октябре 1980 года у Алексея Николаевича случился второй инфаркт, он попал в больницу, но продолжал работать над своим докладом к XXVI съезду партии. «Больше половины доклада было готово, — вспоминал Николай Константинович, — и дело успешно продвигалось к концу. Косыгин был в хорошем настроении, с увлечением трудился, и его дочери Людмиле приходилось вмешиваться, чтобы ограничить нагрузку отцу. И вдруг выходит решение об отставке премьера „по состоянию здоровья“. Для Косыгина это, видимо, оказалось полной неожиданностью и окончательно надломило его». Из больницы он так и не вышел. Его не стало 18 декабря 1980 года…