Лавочник учил Ваню, как надо плотно и в то же время не помяв овощей, укладывать в корзину товар, как надо ходить, все время заботясь, чтоб «нога пружинила», а корпус и голова сохраняли устойчивое положение.

В особенности трудно было осенью, когда появлялись в продаже дорогие южные груши. Укладка фруктов в корзину и их перенос требовали большого уменья, огромной выносливости и значительной силы. Ваня выбивался из сил, стараясь на дворе хозяина ходить, не пошевелив головой, с корзиной, доверху наполненной спелыми фруктами.

Однажды он уронил корзину, споткнувшись на незаметный камешек во дворе, и немедля получил от хозяина обещанную «выучку».

Нелегко дался Ване первый год работы у лавочника. Хозяин кормил своего подручного скудно: кипяток и кусок зачерствелого хлеба утром перед уходом вразнос да щи-баланда и гречневая каша с прогорклым салом в обед; вечером, вернее почти ночью, так как зачастую Ваня ложился за полночь, спитой, жиденький чай с огрызком сахару и кусок полубелого ситного хлеба.

Ваня с трудом привыкал к своей «проворной жизни» и зорко присматривался к тому, как живут в соседних сапожных, портняжных, шапочных мастерских такие же, как он, подростки, ученики и подмастерья.

Жили они тоже впроголодь. Многоэтажные столичные дома, выходившие своими высокими каменными фасадами на улицу, блестевшие широкими зеркальными окнами магазинов, аптек, ресторанов, оказывались совсем иными, когда Ваня попадал в мастерские кустарей, ютившиеся на втором или третьем дворе в полуподвальных, сырых и темных помещениях. Здесь круглые сутки горели большие лампы, и десятки истомленных, худых, землисто-желтых детских лиц склонялись над верстаками, фуражечными манекенами или над гладильными досками. Хозяева кустарных мастерских выписывали целые партии учеников-подростков и заставляли их работать буквально от зари до зари.

Задавленные нуждой и голодом, деревенские бедняки искали выхода в отдаче своих детей в Петербург или Москву «на выучку». В конце XIX и даже в начале XX века в северо-восточных губерниях довольно широко был распространен обычай фактической продажи подростков из голодающих деревень в большие города «за прокорм». Ребят привозили в столицу из разных губерний: Ярославской, Тверской, Костромской, Вологодской, — везде находились «лишние рты». Повсюду крестьяне посылали своих детей «по кусочки».

В конце долгой голодной зимы в отдаленных деревнях появлялся юркий, проворный торгаш — ярославец, занимавшийся «спуливаньем» (набором) детей «на выучку». Этот предприимчивый, не стеснявшийся никакими средствами вербовщик рассказывал самые фантастические вещи о «хорошей жизни в столице», обещая родителям обучить их детей в один-два года любому ремеслу.

Безысходная нужда заставляла крестьянскую бедноту скрепя сердце соглашаться на уговоры бойкого торгаша, и тот избирал целую партию — около десятка ребят восьми-десятилетнего возраста.

В Петербург вербовщик вез своих подручных в грязных вагонах товаро-пассажирских поездов, без билетов, договорившись об этом с кондукторами и контролерами, делавшими вид, что они не замечают запуганных, затиснутых под лавки «зайцев».

В столице вербовщик отдавал ребят в полную власть мелких кустарей-ремесленников, получая «с головы» по восемь-десять рублей.

Оторванные от семьи, они начинали свою «выучку» у хозяина.

В квартире набиралось десятка полтора ремесленников-кустарей мастерской и их учеников и подмастерьев. У низеньких окон, зачастую лишь на пол-аршина выходивших, на поверхность земли, сидели, как полагается, сам хозяин и хозяйка. Хозяин — закройщик, его жена — заготовщица, — им требовалось света больше всего. По правую руку хозяина — подмастерье, следящий за работой учеников, приютившихся в глубине комнаты на узких длинных нарах или попросту на корточках. Здесь же малолетние ребята хозяев, нередко люлька и нянька-девочка. Спали все вповалку, не раздеваясь и только в сильные морозы укрывались всяким тряпьем от сырости и холода подвального помещения.

Ваня наблюдал, в каких условиях живут и без устали работают его сверстники, привезенные в столицу за многие сотен верст. Работали они не меньше семнадцати — восемнадцати часов в сутки. В особенности трудно было мальчикам, служившим б трактирах: ребята буквально засыпали на ходу, так как трактиры, пивные и подобные им заведения открывались рано утром — часов в пять, а заканчивали торговлю около полуночи.

Не лучшей была доля и целой армии мальчишек-рассыльных, подручных овощных, зеленных, мелких бакалейных лавочек в районе Апраксина рынка, на Петербургской стороне, за Охтой. Ребят то и дело посылали почти через весь город со спешными заказами.

И в жару и в холод спешили мальчишки по бойким столичным улицам, — кто с громоздкой корзиной на голове, кто с объемистым тюком в руках, кто с тяжелым мешком за спиной. От постоянной беготни у мальчиков опухали ноги, ребята почти замертво падали от усталости.

Хозяева зорко следили за своими подручными и за малейшую провинность устраивали ребятам-ученикам «хвощение». Как пишет М. М. Пришвин, «при тесноте и постоянном раздражении вообще нужно считать в среднем, что мальчику не миновать хвощения раза три в день. В субботу на воскресенье работают больше, до часу ночи, после чего мальчик чистит хозяину сапоги и, получив за это две копейки на гулянье, кланяется в ноги и говорит: — Спасибо, дяденька».

Единственным развлечением для ребят в отсутствие хозяина были песни. Они живо напоминали несчастным подросткам родные поля и леса, далекую семью. Особенно любили ребята «жалостную», — так называлась старинная, утерявшая свое название песня о матери:

По словам М. М. Пришвина, на памяти старого мастера, передавшего ему впечатления своего детства в кустарной артели, «погибло четверо: один мальчик бросился в решетки лестницы, один — в окно, двое удавились».

Кустари заставляли своих учеников работать не только в мастерской, но и «убираться по домашности», — делать все, что ни прикажут хозяева, вплоть до уборки снега со двора и подвоза воды на салазках.

Ваня видел, что не одному ему несладко живется у хозяина: в соседних домах, в подвальных этажах на вторых дворах, так же, как и он, мучались сотни подростков.

Иногда Ваню посылали с кем-нибудь из разносчиков селедок, битой дичи, маринованных грибов. Немало людей кормилось в столице торговлей вразнос, и немало оригинальных «ходячих лавочек» попадалось на улицах Петербурга: продавцы сбитня, портера, свежих ягод летом, копченых сигов зимой, книг, иконок и даже «.порошков от всех болезней». Ваня нередко ходил из-за Невы в центр города с «продавцом глаз» — старым разносчиком, у которого на груди и на спине поблескивали десятки очков всевозможных, фасонов и размеров. Заметив необыкновенное оживление в центре города, старый продавец очков усмехался:

— Ишь, сколько фараонов — ив пуговицах и переодетых — на тротуары высыпало! Не иначе, как царский выезд ожидается!

Часто Ваня проходил с тяжелой ножей близ Зимнего дворца и не раз видел этот блестящий выезд: серых в яблоках лошадей еле сдерживал толстый кучер, снег искрился на темно-синей сетке саней. В них возвышался пребывавший в неподвижном величии грузный Александр III, сидя рядом с маленькой, похожей на куклу царицей, изредка кланявшейся вытянувшимся и застывшим от напряжения полицейским и военным.

И чем больше ходил Ваня по столице, тем больше его удивляло поражающее богатство немногих и ужасающая нищета остальных. Этот контраст становился, особенно заметен осенью, когда прекращались временные летние работы по разгрузке дров, переборке ягод и овощей. Тысячи безработных серыми тенями проходили под беспрерывно моросящим дождем по панелям улиц в тщетных поисках хоть какой-нибудь работы. На окраинах — на Петербургской стороне и у Невской заставы — Ваня, возвращаясь вечером с пустой корзиной, — видел в опустевших парках и скверах сгорбленные, судорожно жмущиеся друг к другу фигуры подростков, взрослых. Некоторые сидели на мокрых скамейках, другие лежали в ворохах опавших листьев до тех пор, шока пронзительный свисток сторожа или городового не сгонял их и отсюда.