Около 1890 года купец 2-й гильдии Тимофей Аверченко разорился. Много лет спустя его сын, оказавшись в Венеции и плывя по каналу в гондоле, размышлял: «Какую бы торговлю открыл этот неугомонный купец, этот удивительный беспокойный коммерсант?» И тут же я мысленно ответил сам себе: «Торговлю лошадиной упряжью открыл бы мой отец. И если бы через месяц он ликвидировал предприятие за отсутствием покупателей, то его коммерческая жилка потянула бы его на другое предприятие — торговлю велосипедами. О, боже мой! Есть такой сорт неудачников, который всю жизнь торгует на венецианских каналах велосипедами» («Ресторан „Венецианский карнавал“»).

В связи с фактом разорения Тимофея Петровича биографы Аверченко обычно сообщают, что именно по этой причине Аркадий не получил никакого образования. Сам писатель этого никогда не подтверждал и объяснял отсутствие образования исключительно состоянием здоровья:

«Приглядевшись к окружающему, я решил, что мне нужно первым долгом вырасти. Я исполнял это с таким тщанием, что к восьми годам увидел однажды отца берущим меня за руку. Конечно, и до этого отец неоднократно брал меня за указанную конечность, но предыдущие попытки являлись не более как реальными симптомами отеческой ласки. В настоящем же случае он, кроме того, нахлобучил на головы себе и мне по шляпе — и мы вышли на улицу.

— Куда это нас черти несут? — спросил я с прямизной, всегда меня отличавшей.

— Тебе надо учиться.

— Очень нужно! Не хочу учиться.

— Почему?

Чтобы отвязаться, я сказал первое, что пришло в голову:

— Я болен.

— Что у тебя болит?

Я перебрал на память все свои органы и выбрал самый нежный:

— Глаза.

— Гм… Пойдем к доктору.

Когда мы явились к доктору, я наткнулся на него, на его пациента и свалил маленький столик.

— Ты, мальчик, ничего решительно не видишь?

— Ничего, — ответил я, утаив хвост фразы, который докончил в уме: „…хорошего в ученьи“.

Так я и не занимался науками» («Автобиография»),

В самом деле, трудно себе представить, чтобы Тимофей Петрович не понимал, что единственному сыну и наследнику необходимо дать образование! Он сделал все, что от него зависело. В одной из автобиографий, написанной для библиографа и поэта Петра Васильевича Быкова, Аверченко указывал: «…девяти лет отец пытался отдать меня в реальное училище, но оказалось, что я был настолько в то время слаб глазами и вообще болезнен, что поступить в училище не мог». В 1880-е годы в Севастополе было только одно реальное училище — Константиновское (ныне улица Советская, 57), выпускники которого имели право поступления в технические университеты. Особое внимание в этом заведении уделялось точным наукам, много учебного времени отводилось урокам рисования и черчения. Ребенку с очень слабым зрением это, разумеется, было не показано.

По состоянию здоровья Аркадий поступить не смог (в училище был конкурс в среднем два человека на место). Ничего другого не оставалось — он учился дома: «…я так и остался бы неграмотным, если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная, сулившая им массу новых ощущений мысль заняться моим образованием. Очевидно, я представлял из себя лакомый кусочек, так как из-за весьма сомнительного удовольствия осветить мой ленивый мозг светом знания сестры не только спорили, но однажды даже вступили врукопашную, и результат схватки — вывихнутый палец — нисколько не охладил преподавательского пыла старшей сестры Любы» («Автобиография»), Тимофей Петрович, в свою очередь, обучал сына азам бухгалтерии, что ему очень пригодилось в жизни.

Но чем же занимался этот ребенок, свободный от учебы и, судя по всему, предоставленный самому себе? О, он замечательно проводил время! Дрался безбожно, охраняя свою территорию. Воровал незрелые арбузы с баштанов, помидоры с возов и сирень на Историческом бульваре. Объедался чебуреками, пил бузу. Горланил татарские песни, а также популярный в севастопольских морских сферах романс:

Их детская компания облюбовала уютную лужайку, вырыла там глубокую яму, в которой жгли костер и иногда даже жарили мясо, выпрошенное у «слабохарактерной кухарки». Отважные босяки вынашивали один захватывающий план: «предполагалось сделать подземный ход под всем городом, до самого моря, куда мы ежедневно бегали купаться. Предполагалось ходить купаться именно через это подземелье, а выход его у берега моря заваливать каждый раз какой-нибудь скалой, которая могла бы поворачиваться на замаскированных петлях» («Предводитель Лохмачев»). Пожарив мясо, мальчишки принимались пировать, подражая пиратам и выкрикивая: «Разрази меня гром, если я не голоден, как собака!» Как и положено разбойникам, ужин они запивали «ромом», «роль» которого исполнял обыкновенный чай.

В 1890 году в жизни Аркадия произошло большое событие — в Севастополь, бедный на развлечения, приехал настоящий зверинец! Вот что известно об этом: «Не знаю, кто из нас был большим ребенком, — я или мой отец. Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был способен на такое бурное проявление восторга, как мой отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая. Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду» («Смерть африканского охотника»), В издававшейся тогда газете «Крымский вестник» 1 апреля 1890 года действительно появилось красочное рекламное объявление следующего содержания:

«На Новосильской площади против Исторического бульвара.

Ежедневно с 9 часов утра до 10 часов вечера.

Большой зверинец и цирк В. Андерлика!!!

Новость в первый раз еще не виданная!!!

Индийский слон „мисс-Дженни“ в каждом представлении будет ездить на велосипеде. В каждом представлении примут участие все четвероногие артисты, как то: шотландский пони, обезьяны, пудели и козы, исполняющие наитруднейшие гимнастические упражнения: верховую езду и дрессировку высшей школы и комические веселые сцены».

К сожалению, в объявлении ничего не сказано об участии в представлении нефа и индейца, которые больше всего поразили воображение Аверченко-ребенка. Он вспоминает, что негр был «в красном фраке, с нелепым зеленым цилиндром на голове» и «показывал какие-то фокусы, бегал по рядам публики, вынимая из всех карманов замасленные карты». Индеец же стрелял из лука и «был в индейском национальном костюме, украшен какой-то шкурой и утыкан перьями». Аверченко очень забавно передает свои детские впечатления от представления. Дело в том, что индеец, негр, звери не только потрясли мальчика, но и разочаровали. «Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр — есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев — терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо», — поясняет нам юморист причину своего неудовольствия.

Разочарование было велико, потому что индейцы в детском сердце были священны. В 1921 году в Константинополе Аверченко напишет фельетон «Америка»: «Всякий, кто в свое время был мальчишкой, прекрасно знает, как велика тяга мальчишки в Америку, а если кто этого не знает — значит, в нем текла кровь не храброго мальчишки, а девчонки». Далее он рассказывает, как в детстве решил сбежать и совершить «отважную экспедицию» в Америку, но его поймал отец и, угрожая выпороть, отправил домой. Играть «в индейцев» писатель продолжал всю жизнь: иногда ставил под письмами подпись «бледнолицый Аркадий». А уж в Америку он стремился всегда, и, если бы не скоропостижная смерть, обязательно там побывал бы!